Глеб горбовский. Горбовский, глеб яковлевич Отец глеб горбовский

Глеб Яковлевич Горбо́вский (род. 4 октября 1931 года , Ленинград) - русский поэт, прозаик. Член Русского ПЕН-центра (). Академик Академии российской словесности (1996).

Биография

Личная жизнь

Был четырежды женат (в первом и четвёртом браке на поэтессе Лидии Гладкой), имеет трёх детей.

Отзывы критиков

Стихам Горбовского присущи приятная музыкальность и намеренно простой подбор слов и рифм, его строки обретают глубину благодаря широте обзора и необычности ассоциаций. Горбовский одержим поисками изначального смысла явлений жизни; его одиночество требует утешения; связь между эпохой и вечностью, реальностью и сказкой, человеком и вселенной постоянно воплощается в новых и новых поэтических образах. Показывая человека с его ответственностью перед самим собой, перед др. людьми и судьбой, Горбовский способен быть выше советской повседневности и от её непосредственного изображения прийти к этим основным жизненным вопросам как символам.

Премии

• Государственная премия РСФСР имени М. Горького (1984) - за книгу стихов «Черты лица» (1982)
• лауреат конкурса «Умное сердце» имени Андрея Платонова по разделу «Поэзия» (Москва, 1995)
• лауреат общественного конкурса (по опросу жителей Санкт-Петербурга) «Литератор года» (2001)
• «Золотое перо» Межрегионального Союза писателей Северо-Запада (2001)
• православная литературная премия Святого князя Александра Невского (2005)
• премия правительства Санкт-Петербурга в области литературы (2005)

Награды

• орден «Знак Почёта» (2.10.1981)
• Петровская медаль «За веру и верность» от Капитула российских орденов (2000)
• юбилейная медаль памяти маршала Георгия Жукова (2001)

Сочинения

Сборники стихов

• «Поиски тепла», 1960
• «Спасибо, земля», 1964
• «Кто на чём едет». Стихи для детей, 1965
• «Косые сучья», 1966
• «Тишина», 1968
• «Новое лето», 1971
• «Разные истории». Стихи для детей, 1972
• «Возвращение в дом», 1974
• «Долина», 1975
• «Монолог», 1977
• «Видения на холмах», 1977
• «Крепость», 1979
• «Разговоры», 1979
• «Явь», 1981
• «Черты лица», 1982
• «Заветное слово», 1985
• «Отражение», 1986
• «Плач за окном», 1989
• «Сорокоуст», 1991
• «Сижу на нарах…», 1992
• «Грешные песни», 1995
• «Флейта в бурьяне», 1996
• «Сгоревшие крылья», 1996
• «Окаянная головушка», 1999
• «Распутица», 2000
• «Падший ангел», 2001

Проза

• «Ветка шиповника». Повесть, 1974
• «Вокзал». Повесть, 1980
• «Первые проталины». Повести, 1984
• «Под музыку дождя». Повесть, 1984
• «Звонок на рассвете». Повести, 1985
• «Свирель на ветру». Повесть, 1987
• «Шествие». Повесть, 1989
• «Остывшие следы». Записки литератора, 1991
• «Апостолы трезвости». Исповедь алкоголика, 1994

Источники

• Казак В. Лексикон русской литературы XX века = Lexikon der russischen Literatur ab 1917 / [пер. с нем.]. - М . : РИК «Культура», 1996. - XVIII, 491, с. - 5000 экз. - ISBN 5-8334-0019-8.
• Огрызко, Вячеслав Вячеславович. Кто сегодня делает литературу в России. Выпуск 1. Современные русские писатели. - Москва: Литературная Россия, 2006. - С. 101-103. - 416 с. - 1000 экз. - ISBN 5-7809-0049-9.

Напишите отзыв о статье "Горбовский, Глеб Яковлевич"

Примечания

Ссылки

Ошибка Lua в Модуль:External_links на строке 245: attempt to index field "wikibase" (a nil value).

Отрывок, характеризующий Горбовский, Глеб Яковлевич

Насколько я себя помню, меня всегда привлекала в людях жажда жизни и умение находить радость даже в самых безнадёжных или грустных жизненных ситуациях. Сказать проще – я всегда любила «сильных духом» людей. Настоящим примером «выживания» в то время была для меня наша молодая соседка – Леокадия. Мою впечатлительную детскую душу поражало её мужество и её по-настоящему неистребимое желание жить. Леокадия была моим светлым кумиром и наивысшим примером того, как высоко человек способен вознестись над любым физическим недугом, не давая этому недугу разрушить ни его личность, ни его жизнь…
Некоторые болезни излечимы и нужно только лишь терпение, чтобы дождаться, когда же это наконец-то произойдёт. Её же болезнь была с ней на всю её оставшуюся жизнь и никакой надежды когда-то стать нормальным человеком у этой мужественной молодой женщины, к сожалению, не было.
Судьба-насмешница обошлась с ней очень жестоко. Когда Леокадия была ещё совсем маленькой, но абсолютно нормальной девочкой, ей «посчастливилось» очень неудачно упасть с каменных ступенек и сильно повредить себе позвоночник и грудную кость. Врачи поначалу даже не были уверены, сможет ли она вообще когда-то ходить. Но, спустя какое-то время, этой сильной, жизнерадостной девочке всё-таки удалось, благодаря её решительности и упорству, подняться с больничной койки и медленно, но уверенно начать заново делать свои «первые шаги»...
Вроде бы всё кончилось хорошо. Но, через какое-то время, к всеобщему ужасу, у неё спереди и сзади начал расти огромный, совершенно жуткий горб, который позже буквально изуродовал её тело до полной неузнаваемости… И, что было самое обидное – природа, как бы издеваясь, наградила эту голубоглазую девочку изумительно красивым, светлым и утончённым лицом, тем самым, как бы желая показать, какой дивной красавицей она могла бы быть, если бы ей не была приготовлена такая жестокая судьба...
Я даже не пытаюсь себе представить, через какую душевную боль и одиночество должна была пройти эта удивительная женщина, пытаясь, ещё маленькой девочкой, как-то привыкнуть к своей страшной беде. И как она могла выжить и не сломаться когда, много лет спустя, став уже взрослой девушкой, должна была смотреться на себя в зеркало и понимать, что простое женское счастье ей не дано испытать никогда, каким бы хорошим и добрым человеком она не являлась… Она принимала свою беду с чистой и открытой душой и, видимо, именно это помогло ей сохранить очень сильную веру в себя, не обозлившись на окружающий мир и не плача над своей злой, исковерканной судьбой.
До сих пор я, как сейчас помню, её неизменную тёплую улыбку и радостные светящиеся глаза, встречавшие нас каждый раз, вне зависимости от её настроения или физического состояния (а ведь очень часто я чувствовала, как по-настоящему ей было тяжело)… Я очень любила и уважала эту сильную, светлую женщину за её неиссякаемый оптимизм и её глубокое душевное добро. А уж, казалось, как раз она-то и не имела ни малейших причин верить тому же самому добру, потому, что во многом никогда так и не смогла почувствовать, что это такое по-настоящему жить. Или, возможно, почувствовала намного глубже, чем могли чувствовать это мы?..
Я была тогда ещё слишком маленькой девочкой, чтобы понять всю бездну различия между такой искалеченной жизнью и жизнью нормальных здоровых людей, но я прекрасно помню, что даже много лет спустя, воспоминания о моей чудесной соседке очень часто помогали мне переносить душевные обиды и одиночество и не сломаться когда было по-настоящему очень и очень тяжело.

Русский поэт.

«Горбовский Глеб Яковлевич родился 14 октября 1931 года в Ленинграде, поэт, прозаик. Родители - учителя. Отец - выходец из крестьян-однодворцев, старообрядцев Порховского уезда Псковской губернии. Фамилию «Горбовский» придумал дед поэта при составлении купчей на землю. Мать - из семьи известной коми-зырянской писательницы А. А. Сухановой».

Бондаренко В.Г., Серебряный век простонародья. Книга статей о стержневой русской словесности, об окопной правде, о деревенской прозе и тихой лирике, М., «ИТРК», 2004 г., с. 482.

Глеб Горбовский о себе: «Что можно рассказать о себе, скажем, на... партийном собрании? Не знаю. И не потому, что никогда на таких собраниях не присутствовал, а потому, что прилюдно говорить о себе, то есть обнажаться - тошно. Обычно расстёгивают одну-две пуговицы. Самых верхних, из-под коих проглядывают «анкетные данные». Не более того. Однако случаются люди побойчей, которые могут приоткрыть и пониже.
И вообще так рвануть рубаху, что все заклепки отпадут.
Думается, писательская порода людей, по своей сути, самая «раздевательская», потому как изначально тяготела к откровенности, а то и - сокровенности. Но как рассказать о себе «простыми словами»? Не мудрствуя лукаво? После стольких лет честолюбивой казуистики? Возможно ли такое? «Автобио напиши кратко и подробно», - потребовали у Василия Тёркина бюрократы на том свете...
Итак, в двух словах - о себе. Я - плохой. А ежели в двух страницах - добавятся лишь некоторые подробности. Не в оправдание, а в подтверждение самобичующего эпитета. И получается, что моё «автобио» держится на двух уродливых, для русского произношения и слуха непотребных словах-понятиях: эксгибиционизм (самообнажение) и мазохизм (самоистязание). Плохой - не потому, что пил, курил, «баб любил», в карты играл, в оккупации и в исправколонии находился (хотя и не без этого), плохой, потому что маловер. Близорук нравственно и духовно. Бога не могу разглядеть. В отчётливом виде. Но - лишь расплывчато. Основа бытия под ногами зыбка. А ведь и по монастырям ездил, и крещен, и отцом родным, до девяносто двух лет прожившим, учен в этом направлении. Ан - шатаюсь. Неустойчив. Квёл.
А теперь - так называемая жизненная канва. Телеграфным стилем.
Родился 4 октября 1931 года в Ленинграде на Васильевском острове. Возле университета. В семье преподавателей словесности. Мать, Галина Ивановна Суханова, родом из Усть-Сысольска, наполовину зырянка, а в остальном - русская. Она дочь Агнии Андреевны Данщиковой, первой коми - детской писательницы. Отец мой, Яков Алексеевич Горбовский, - из государственных крестьян Псковщины. Фамилия идёт от крошечного именьица Горбово. Отец сидел в ежовщину восемь лет (ставил Пушкина выше Маяковского, писал в дневнике «Питер» вместо «Ленинград»). Я же, хоть и родился в Петербурге, то есть горожанин, большую половину жизни провёл за городом, в сельщине, в странствиях, экспедициях. В июне 1941 года уехал в Порхов «на дачу» к тётке Фросе, сестре отца, причем самостоятельно уехал, десяти лет не было, мать только в вагон посадила. (Отец уже был на лесоповале.) И «дачничал» я таким образом все четыре года войны. Отбившись от тетки, скитался в Прибалтике, батрачил.
Проходил в третьем классе Порхова Закон Божий.
После войны разыскал мать, которая всю блокаду провела в Ленинграде. В школе не удержался. Поступил в ремеслуху. В ремеслухе не прижился, попал в исправительную колонию в г. Маркс на Волге. Из колонии совершил удачный побег («с концами»). В Питере меня едва не отловили, и я подался в заволжские леса, куда к тому времени был поселен отсидевший своё, но лишённый прав отец. Он учительствовал в сельской школе - двенадцать учеников в четырёх классах. Там-то, у отца, в глуши лесной, сказочной, начал писать стихи. В шестнадцать лет. Затем - снова Питер, школа на Васильевском, которую так и не закончил - шуганули в армию.
Три года в стройбате. Там писал песни. В том числе - «Сижу на нарах, как король на именинах». После армии работал столяром на рояльной фабрике «Красный Октябрь», «осветлял» для бригады политуру за шкафом! Слесарем «Ленгаза» числился, ходил по квартирам, пугал народ. А затем стал ездить в геофизические и прочие экспедиции - на Северном Сахалине два года блуждал, в Якутии возле Верхоянского хребта, на Камчатке у вулканологов...
Трижды был женат. Говорю - плохой. Троих детей имею. Но всегда от них - как бы на отшибе. В 1960 году вышла первая книжечка стихов «Поиски тепла». По ней в 1963 году приняли в Союз писателей. До этой книжечки стихи расходились в списках. Слыл заправским диссидентом от поэзии и, конечно же, выпивохой. Особенно налегал после того, как мою четвёртую книжечку «Тишина» пустили под нож частично, а меня самого обвинили в «идеологическом шпионаже».
Затем, когда в третий раз женился, остепенился и не пил спиртного девятнадцать лет и восемь месяцев. На удивление врагам и на радость близким. С приходом перестройки - опять запил. Вот вроде и все «автобио». Последняя книжечка прозы называется «Исповедь алкоголика». Последняя книжка стихов - «Сижу на нарах».

Мужик в разорванной рубахе –
Без Бога, в бражной маете...
Ни о марксизме, ни о Бахе,
Ни об античной красоте –
Не знал, не знает и... не хочет!
Он просто вышел на бугор,
Он просто вынес злые очи
На расхлестнувшийся простор...
И вот - стоит. А Волга тонет
В зелёногривых берегах...
(А может, знал бы о Ньютоне,
ходил бы в модных башмаках.)
Два кулака, как два кресала,
И, словно факел, голова...
Ещё Россия не сказала
Свои последние слова!»

Горбовский Г.Я., Мастер о себе / Бондаренко В.Г., Серебряный век простонародья. Книга статей о стержневой русской словесности, об окопной правде, о деревенской прозе и тихой лирике, М., «ИТРК», 2004 г., с. 484-486.

Глеб Яковлевич Горбо́вский (род. 4 октября 1931 года , Ленинград) - русский поэт, прозаик. Член Русского ПЕН-центра (). Академик Академии российской словесности (1996).

Биография

Личная жизнь

Был четырежды женат (в первом и четвёртом браке на поэтессе Лидии Гладкой), имеет трёх детей.

Отзывы критиков

Стихам Горбовского присущи приятная музыкальность и намеренно простой подбор слов и рифм, его строки обретают глубину благодаря широте обзора и необычности ассоциаций. Горбовский одержим поисками изначального смысла явлений жизни; его одиночество требует утешения; связь между эпохой и вечностью, реальностью и сказкой, человеком и вселенной постоянно воплощается в новых и новых поэтических образах. Показывая человека с его ответственностью перед самим собой, перед др. людьми и судьбой, Горбовский способен быть выше советской повседневности и от её непосредственного изображения прийти к этим основным жизненным вопросам как символам.

Премии

• Государственная премия РСФСР имени М. Горького (1984) - за книгу стихов «Черты лица» (1982)
• лауреат конкурса «Умное сердце» имени Андрея Платонова по разделу «Поэзия» (Москва, 1995)
• лауреат общественного конкурса (по опросу жителей Санкт-Петербурга) «Литератор года» (2001)
• «Золотое перо» Межрегионального Союза писателей Северо-Запада (2001)
• православная литературная премия Святого князя Александра Невского (2005)
• премия правительства Санкт-Петербурга в области литературы (2005)

Награды

• орден «Знак Почёта» (2.10.1981)
• Петровская медаль «За веру и верность» от Капитула российских орденов (2000)
• юбилейная медаль памяти маршала Георгия Жукова (2001)

Сочинения

Сборники стихов

• «Поиски тепла», 1960
• «Спасибо, земля», 1964
• «Кто на чём едет». Стихи для детей, 1965
• «Косые сучья», 1966
• «Тишина», 1968
• «Новое лето», 1971
• «Разные истории». Стихи для детей, 1972
• «Возвращение в дом», 1974
• «Долина», 1975
• «Монолог», 1977
• «Видения на холмах», 1977
• «Крепость», 1979
• «Разговоры», 1979
• «Явь», 1981
• «Черты лица», 1982
• «Заветное слово», 1985
• «Отражение», 1986
• «Плач за окном», 1989
• «Сорокоуст», 1991
• «Сижу на нарах…», 1992
• «Грешные песни», 1995
• «Флейта в бурьяне», 1996
• «Сгоревшие крылья», 1996
• «Окаянная головушка», 1999
• «Распутица», 2000
• «Падший ангел», 2001

Проза

• «Ветка шиповника». Повесть, 1974
• «Вокзал». Повесть, 1980
• «Первые проталины». Повести, 1984
• «Под музыку дождя». Повесть, 1984
• «Звонок на рассвете». Повести, 1985
• «Свирель на ветру». Повесть, 1987
• «Шествие». Повесть, 1989
• «Остывшие следы». Записки литератора, 1991
• «Апостолы трезвости». Исповедь алкоголика, 1994

Источники

• Казак В. Лексикон русской литературы XX века = Lexikon der russischen Literatur ab 1917 / [пер. с нем.]. - М . : РИК «Культура», 1996. - XVIII, 491, с. - 5000 экз. - ISBN 5-8334-0019-8 .
• Огрызко, Вячеслав Вячеславович. Кто сегодня делает литературу в России. Выпуск 1. Современные русские писатели. - Москва: Литературная Россия, 2006. - С. 101-103. - 416 с. - 1000 экз. - ISBN 5-7809-0049-9 .

Напишите отзыв о статье "Горбовский, Глеб Яковлевич"

Примечания

Ссылки

Отрывок, характеризующий Горбовский, Глеб Яковлевич

Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…

Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.

С Горбовским меня познакомил Даниил Гранин, предупредив: «В нем много наносного, но, поверь мне, – он настоящий поэт». Во мне самом полным-полно наносного, и я прекрасно понимал, что глупости и даже дикости могут переночевывать и не в самой бездарной голове. Порой стоит сунуть голову под кран и ополоснуться до пояса даже в коммунальной кухне, где любопытные соседи высматривают на груди следы неосторожного греховодничества, – и в этой же голове под этими липкими взглядами может зазвенеть неизвестно как в нее, в эту дуру-голову, угодившая хрустальная строчка.

А уж с головой-то Глебу повезло. Это была гиперболически увеличенная голова мальчишки лет двенадцати, не больше, так он себя неожиданно вел и в хорошем, и в плохом смысле.

После мягкого предупреждения о «наносном» я был готов к тому, что увижу монстра, но Горбовский оказался очень милым, даже застенчивым – правда, до определенного момента, пока из него не поперли стихи, что называется, неостановимым потоком. Хотя было далеко за полночь, Глеб потащил нас на площадь Искусств, неприглашенно залез на пьедестал памятника Пушкину и продолжал читать, грозя всей бюрократии мира и кого-то ниспровергая, хотя местами лирический строй стихов совершенно не совпадал с гневным витийством. У Горбовского заметна была привычка выглядеть гением, чему, к сожалению, помогают устояться теплые компании, весьма охочие до застольного славословия.

В стихах и в самом чтении чувствовалась сила потока, но этот поток вместе с хорошими строчками тащил лавину мусора, совершенно не замечаемого автором. Говорить об этом Глебу в его тогдашнем взвинченном состоянии было совершенно бесполезно. И я засомневался, что из него получится поэт. Гранин не согласился: «Придет время, он очистится от мусора».

Горбовского начали печатать, и довольно широко, тут-то его и постигло тяжелое испытание – ожидаемого чуда не случилось. Набранные типографским способом стихи лишились дополнительного накала, который придавало буйное чтение с помаванием невидимым чайльдгарольдовым плащом. Прежние поклонники отвернулись, сокрушаясь, что их идол упал до позора печатания, а широкого читателя Горбовский не приобрел. Но в его стихах все-таки попадались крепкие, вкусные строчки:

Я режу ели на болванки,

на ароматные куски.

Я пью Амур посредством банки

из-под томата и трески.

В книге «Долина» (1975) Горбовский сумел рассчитаться с «сомнительным товариществом», которое упомянул Михаил Дудин в предисловии, и выбирался из завала. О том, как это было, Горбовский рассказал в стихах:

«Был обвал. Сломало ногу. / Завалило – ходу нет. / Надо было бить тревогу, / вылезать на белый свет. / А желания притихли: / копошись – не копошись, / столько лет умчалось в вихре! / Остальное – разве жизнь? / И решил захлопнуть очи… / Только вижу: муравей! / Разгребает щель, хлопочет, / хоть засыпан до бровей. / Пашет носом, точно плугом, / лезет в камень, как сверло! / …Ах, ты, думаю, зверюга. / И – за ним. / И – повезло!»

Но, помимо вышеупомянутого муравья, ему помогла выдюжить его жена, потом бывшая жена, а затем вновь вышедшая за него замуж – Лидия Гладкая, постоянный редактор его жизни и поэзии. Когда я позвонил Глебу из США поздравить с дивной книгой «Окаянная головушка» (1999), он мне заорал через океан:

– Какая у тебя интуиция! У меня же сегодня свадьба! Женюсь, знаешь на ком? На собственной жене! И мы так счастливы, что снова в Советском Союзе – в коммуналке!

Горбовский отнюдь не принимал на свой счет строчку «Поэт в России больше, чем поэт». Будучи полным диссидентом, отпетым бунтарем, неуживчивым с другими бунтарями, он никогда не пытался занять чужую нишу, пристроиться к какой-нибудь кодле и вообще был заправским хулиганом, а не какой бы то ни было политической единицей.

Единицей оказалась его «окаянная головушка», поразившая меня одноименной книгой, где отразилась трансформация бывшего антисовковиста в новую разновидность чистейшего, как слеза ангела, романтического советского человека, ретроспективно влюбившегося в презираемый им когда-то «совок», который обернулся для него чем-то милым, домашним. А наш русопятый капитализм воплотился у поэта в образ грубо и безо всякого спросу впершегося в его родную коммуналку Змея Горыныча. Бывший изгоем в Советском Союзе, Горбовский вдруг ощутил себя до мозга костей советским человеком, у которого эту советскость хотят насильственно отобрать. Исключительный случай? Ан нет.

Ни на кого не похожий, Горбовский вдруг оказался в одной обойме со многими не очень культурными, а иногда и просто темноватыми согражданами, которые начали ностальгировать по дорогому их сердцам «проклятому сталинскому прошлому». Нет, они не то что оправдывают террор, ГУЛАГ и коллективизацию, но просто не желают выбросить из памяти свои первые любови, пионерские галстуки, значки с Лениным, «Интернационал», песни военных лет и запах жареной на постном масле рыбы в коммунальных кухнях. Им жалко, что всё это исчезнет, сгинет, как жалко было негритенка, заботливо передаваемого из рук в руки в финале фильма Григория Александрова «Цирк», когда они, еще совсем молодые, очистительно плакали, чувствуя солидарность со всем трудовым человечеством и ненависть к угнетателям и расистам.

Горбовский не прошел в своей, может быть, неожиданной для него самого трансформации путь от антисоветчика до просоветчика, как это случилось с автором знаменитого и художественно беспомощного памфлета Александра Зиновьева «Зияющие высоты». Почему? Да потому, что, как выяснилось, никаким антисоветчиком Горбовский никогда не был. Его просто-напросто раздражала лицемерная риторика власти, и он не хотел быть похожим на официальных писателей в их партийных пыжиковых шапках. Но многие из «демократов» оказались такими же.

Вот стихотворение Горбовского 1995 года «Участник парада Победы», которое я привожу в статье, чтобы не смешивать с шедеврами поэта. Это не означает, что я считаю упомянутое стихотворение художественно слабым. Оно больше, чем стихи, это важный документ истории о психологическом состоянии многих наших сограждан после того, как решили их судьбу, даже не спрашивая, чего они сами хотят. Вдумайтесь, о чем затосковал бывший советский диссидент! А почему? Довели. Равнодушием довели. Это – новонекрасовская традиция, возобновленная Горбовским, и она будет продолжаться.

Из глубины рассейской,

из отдаленных сфер

возник тот, с виду сельский –

три «Славы»! – кавалер.

Он призван – шаг печатать

и спинку разогнуть!

Кремлевская брусчатка

дает отдачу в грудь.

Есть, есть еще сноровка,

и ножки – обе-две.

И кепочка-«лужковка»

торчит на голове.

Не Теркин и не Чонкин,

не «подвиг всех веков»,

а Митрич, заключенный

в колонну стариков.

Равнение – направо:

туда, где быть звезде.

А там… орел двуглавый

«на должной высоте».

Нога с натуги млеет,

и взгляд косит едва…

Опять н а мавзолее –

мордастая братва.

Всё как бы шито-крыто,

и вроде нет дождя.

И лапником прикрыта

фамилия вождя.

Вот только… боль в колене,

и чтой-то с головой.

…И в мавзолее Ленин –

ни мертвый, ни живой.

Горбовский – из блокадных ленинградских детей, многие из которых могут, если живы, подписаться под его строчками: «Война меня кормила из помойки, / пороешься – и что-нибудь найдешь. / Как маленькая мышка-землеройка, / как некогда пронырливый Гаврош. / Зелененький сухарик, корка сыра, / консервных банок терпкий аромат. / В штанах – колени, вставленные в дыры, / как стоп-сигналы красные горят».

Я написал такое четверостишие, посвященное Глебу Горбовскому:

Мне дети Ленинграда –

командиры.

Чтоб я не отступил

ни в чем назад,

в штанах колени,

вставленные в дыры,

как стоп-сигналы красные горят.

Евгений ЕВТУШЕНКО

Вторая редакция

"Глеб Горбовский - на мой взгляд - один из самых интересных поэтов, причем я имею в виду масштаб не ленинградский, а всесоюзный. За последние годы в нашей поэзии появилось много талантливых молодых поэтов, но и среди них Горбовский выделяется естественностью своей речи и подкупающей простотой (но отнюдь не простоватостью) интонации. У него не просто талант, а то, что характеризуется старым русским словом - дар. В каждом стихотворении Горбовского отражен миг жизни поэта - то грустный, то веселый, то торопливый, то задумчивый. И ощущение этого мига передается читателю. Вот это умение передавать настроение, ощущение и есть самая важная и самая ценная черта в работе Горбовского…"

Вадим Шефнер.

Ленинградских поэтов я знаю слабее, чем московских. Но однажды был вечер «Ленинградские поэты в гостях у московских деятелей искусств». Выступали на встрече Евгений Рейн, Александр Кушнер, Вадим Шефнер и Глеб Горбовский. К ленинградской писательской системе принадлежали так же Иосиф Бродский, Сергей Довлатов, и Андрей Битов. Наверное, были и другие имена, но эти были мне более близки.

Выступление Г.Горбовского необычайно заинтересовало меня. Это было в 70-х годах прошлого века. После знакомства с поэтами, выступавшими в ЦДРИ, я постоянно следила за их публикациями в прессе. Хотя тогдашние публикации под воздействием цензуры буквально искажали стихи поэтов.

Готовясь к этому очерку, я прочла об одном сборнике Николая Рубцова: «Загубили друга Глеба, покойного Колю Рубцова, тем же способом – издав его сборник». Потому что губили всё живое.

Глеб Горбовский писал много, Он не писал, а выдыхал стихи. Иногда с перегаром, иногда без, но его стихи - правда. Его не раз вызывали на ковер и публично оскорбительно говорили о его творчестве. Таскали его и в «органы» с 1956. Бывало, что отбирали его записные книжки. Много стихов пропало. А иногда сам без пальто возвращался. Терял.Писал на чем попало – на папиросных коробках, на салфетках. Анюта, его вторая жена все черновики собирала, потом к Боре Тайгину везла, тот перепечатывал – сохранили около 3 000 стихов. … Интересная история произошла с поэтом на Дальнем Востоке. Сидит он пьяный в какой-то забегаловке, Слышит:"Фонарики" поют. Говорит Глеб: "Братцы, да это ж я эту песню написал!" "Куда тебе, суке, НАРОД написал! Народная это песня!" И набил народ бока самозванному поэту.

Об этом вспоминает издатель стихов Горбовского Борис Друян в статье "Неостывшая память", напечатанной в «Неве» 2004 года в №3.

Между поэтом и его издателем были дружественные, доверительные отношения. Готовился к изданию сборник «Тишина».От цензуры удалось отделаться легко, пожертвовав тремя стихотворениями. Но когда книга была уже издана над ней разразилась гроза.

В ЦК КПСС книга была названа вредной и порочной. Группу ленинградцев, причастных к изданию книги вызвали на ковёр в Комитет по печати в Москву. Начался разнос книги.

"…Все содержание этой книги находится в вопиющем противоречии с идейными, моральными и художественными критериями нашего общества. Лирический герой Горбовского, живущий "особняком", дни которого идут "мимо жизни", озлоблен на все на свете… Оторванность от жизни, одиночество сочетаются в лирическом герое Горбовского не только со злостью, но и с мистикой и предельно циничным нигилизмом…

Этот "злой, вечерний и одинокий человек" охотно делится с читателем своими "помрачениями", а редактор книги Б. Г. Друян млеет от восторга при виде мрачно-мистических строк… Лирическому герою видятся ходячие, бродячие покойники… Герою книги видятся гигантские пожары, которыми объята вся планета… Картины сплошного ужаса изображены в стихотворении „Я тоже падал глазами в землю”, причем не понять - то ли война описывается в нем, то ли 1937 год…

В лирические "помрачения” в связи с этим врываются мотивы, которые представляют интерес лишь для психиатров. Вот стихотворение, в котором законченно выражена мания преследования: "Человек за моею спиною…" (процитировано все стихотворение. - Б. Д.). Такова, по Горбовскому, обобщенная картина нашего общества. Всякая мысль о жизни в этом обществе лирическому герою книги кажется несносной… Он повсюду ощущает всеобщий холод В стихах, посвященных любви, немало цинизма (см. стихотворения "Прощается женщина с мужем", "Зал ожидания" и др.). Книжка засорена всякого рода жаргонными пошловатыми словечками, заумью, стихами без мысли и высоких чувств… В целом сборник "Тишина" Глеба Горбовского является патологическим явлением в литературе. В нем содержится низкопробная пошлость и клевета на советскую действительность».

Апогеем стало выступление поэта Владимира Котова. он был автором популярной тогда песни "Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым!". Я очень хорошо запомнил его обличительные слова: "Гитлер, обращаясь к молодежи Германии, говорил: "Я хочу видеть блеск голодного зверя в ваших глазах". Так вот, книга Горбовского "Тишина", отредактированная коммунистом Друяном, будит блеск голодного зверя в глазах нашей замечательной молодежи, идущей светлой дорогой в коммунизм!" Книгу изъяли.

Это - лишь один малый эпизод из истории стихов Г.Горбовского.
Немного о биографии поэта.

Горбовский Глеб Яковлевич (4 октября 1931, Ленинград) родился в учительской семье, родители Глеба были преподавателями русского языка и литературы. Отец, выходец из крестьянской старообрядческой семьи был репрессирован в 1937, по нелепому доносу, отбыл 10 лет в трудовых лагерях, а потом получил поражение в правах на жительство в крупных городах и поселился в Кинешме, потеряв на время общение с сыном. Мать перед самой войной отправила сына на летние каникулы к сестре арестованного мужа в Порхов, в этой деревне Глеба Горбовского захлестнула война. Мать же всю блокаду пробыла в Ленинграде. Поэт позже вспоминал, как он скитался по детдомам, пока мать с отчимом не разыскали его и не определили его в ремесленное училище № 13, где он получил профессию плотника.

Из училища Горбовский попал в колонию для несовершеннолетних преступников в городе Маркс, совершил удачный побег и добрался до Ленинграда, но мать с отчимом к тому времени перебрались в Новосибирск. Горбовский уехал в Кинешму, где преподавал в сельской школе его ссыльный отец, который помог Глебу оформить паспорт и окончить семилетку. Восьмой класс Горбовский закончил уже в Ленинграде, затем служил в стройбате (за три года службы двести с лишним суток отсидел на гауптвахте). После армии поступил в Ленинградский полиграфический техникум, откуда был отчислен через два года.

Стихи писать начал в шестнадцать лет, в армии писал песни, одна из самых известных - "Сижу на нарах, как король на именинах". Первая публикация стихов Горбовкого состоялась в волховской районной газете "Сталинская правда" (1955). Позднее Горбовский занимался в литературных объединениях, сначала в Доме культуры профтехобразования у Давида Дара, затем у Глеба Семёнова в Горном институте.

Глеб Горбовский много ездил по стране, работал модельщиком на фабрике «Красный Октябрь», слесарем «Ленгаза», грузчиком, лесорубом и сплавщиком в Сибири, взрывником в геологических экспедициях на Камчатке, Сахалине, в Якутии.

В 50-х годах Глеб Горбовский становится одним из самых популярных неофициальных поэтов Ленинграда. Буквально всем стали известны его песни - «Когда фонарики качаются ночные...», «У помещенья «Пиво-Воды» стоял непьяный постовой...» и др.

Первая книга стихов Горбовского вышла в 1960. В 1963 вступил в Союз писателей. Написал великое множество совершенно советских стихов. С 1974 пишет также прозу. Написал либретто оперетты «Гори, гори, моя звезда» на музыку С. Пожлакова (1978). Всего Глеб Горбовский выпустил более 30 книг стихов и прозы.

Глеб Яковлевич Горбовский - Лауреат Государственной премии РСФСР (1984) и многих других, Академик Академии российской словесности (1996). Награждён орденом «Знак Почёта».

ФОНАРИКИ

и темной улицей опасно вам ходить,
я из пивной иду,
я никого не жду,
я никого уже не в силах полюбить.
Мне дева ноги целовала, как шальная,
одна вдова со мной пропила отчий дом!
Ах, мой нахальный смех
всегда имел успех,
и моя юность пролетела кувырком!
Лежу на нарах, как король на именинах,
и пайку серого мечтаю получить.
Гляжу, как кот в окно,
теперь мне все равно!
Я раньше всех готов свой факел потушить.
Когда качаются фонарики ночные
и черный кот бежит по улице, как черт,
я из пивной иду,
я никого не жду,
я навсегда побил свой жизненный рекорд!
1953

ПРОКЛЯТИЕ СКУКЕ

Монолог лишнего человека
Боюсь скуки, боюсь скуки!
Я от скуки могу убить,
я от скуки - податливей суки:
бомбу в руки - стану бомбить,
лом попался - рельсу выбью,
поезд с мясом брошу с моста.
Я от скуки кровь твою выпью,
девочка, розовая красота!
Скука, скука... Съем человека.
Перережу в квартире свет.
Я - сынок двадцатого века,
я - садовник его клевет,
пахарь трупов, пекарь насилий,
виночерпий глубоких слез.
Я от скуки делаюсь синим,
как от газа! Скука, наркоз.
Сплю, садятся мухи, жалят.
Скучно так, что - слышно! Как пение...
Расстреляйте меня, пожалуйста,
это я прошу - поколение.
1956

ДОБРОЕ УТРО!

В Ленинграде у входа на Смоленское кладбище висел громкоговоритель.
На кладбище: «Доброе утро!» -
по радио диктор сказал.
И как это, в сущности, мудро:
Светлеет кладбищенский зал.
Встают мертвяки на зарядку,
тряхнув чернозем из глазниц,
сгибая скелеты вприсядку,
пугая кладбищенских птиц.
Затем они слушают бодро
последних известий обзор.
У сторожа - пьяная морда
и полупокойницкий взор.
Он строго глядит на бригаду
веселых своих мертвецов:
«Опять дебоширите, гады?»
И мочится зло под крыльцо.
По радио Леня Утесов
покойникам выдал концерт.
Безухий, а также безносый,
заслушался экс-офицер...
А рядом гнилая старушка
без челюсти и без ребра
сказала курносой подружке:
«Какая Утесов - мура!»
Но вот, неизбежно и точно,
курантов ночных перезвон:
«Спокойной, товарищи, ночи!» -
и вежливость, и закон.
1956

* * *
Сначала вымерли бизоны
на островках
бизоньей зоны.
Затем
подохли бегемоты
от кашля жгучего
и рвоты.
Косули пали
от цинги.
У мух отнялись
две ноги,
но мухи сразу не скончались...
Дикообразы вдруг
легли,
еще колючие вначале,
потом обмякли,
отошли...
Оцепенела вдруг
собака.
Последним помер
вирус
рака...
..И только между
Марсом,
правда,
да между умершей Землей
еще курили астронавты
и подкреплялись
пастилой.
Сидели молча,
как предметы,
с Землей утратившие
связь...
И электрического света
на пульте
вздрагивала вязь.
1958(?)

* * *
Риду Грачеву

А я живу в своем гробу,
табачный дым летит в трубу,
окурки по полу снуют,
соседи счастие куют!
Их наковальня так звонка,
победоносна и груба,
что грусть струится, как мука,
из трещин моего гроба.
Мой гроб оклеен изнутри
газетой «Правда» - о, нора!
Держу всеобщее пари,
что смерть наступит до утра,
до наковальни, до борьбы,
до излияния в клозет...
Ласкает каменные лбы
поветрие дневных газет.
1960

Государственная премия РСФСР имени М. Горького (1984) - за книгу стихов «Черты лица» (1982)

Лауреат конкурса «Умное сердце» имени Андрея Платонова по разделу «Поэзия» (Москва, 1995)

Лауреат общественного конкурса (по опросу жителей Санкт-Петербурга) «Литератор года» (2001)

«Золотое перо» Межрегионального Союза писателей Северо-Запада (2001)
православная литературная премия Святого князя Александра Невского (2005)
премия правительства Санкт-Петербурга в области литературы (2005)
Новая Пушкинская премия (2000)

Орден «Знак Почёта» (2.10.1981)

Петровская медаль «За веру и верность» от Капитула российских орденов (2000)

Юбилейная медаль памяти маршала Георгия Жукова (2001)
Сочинения

Сборники стихов

Поиски тепла, 1960
Спасибо, земля, 1964
Кто на чём едет. Стихи для детей, 1965
Косые сучья, 1966
Тишина, 1968
Новое лето, 1971
Разные истории. Стихи для детей, 1972
Возвращение в дом, 1974
Долина, 1975
Монолог, 1977
Видения на холмах, 1977
Крепость, 1979
Явь, 1981
Черты лица, 1982
Заветное слово, 1985
Отражение, 1986
Плач за окном, 1989
Сорокоуст, 1991
«Сижу на нарах…», 1992
Грешные песни, 1995
Флейта в бурьяне, 1996
Сгоревшие крылья, 1996
Окаяннная головушка, 1999
Распутица, 2000

Ветка шиповника. Повесть, 1974
Вокзал. Повесть, 1980
Первые проталины. Повести, 1984
Под музыку дождя. Повесть, 1984
Звонок на рассвете. Повести, 1985
Свирель на ветру. Повесть, 1987
Шествие. Повесть, 1989
Остывшие следы. Записки литератора, 1991
Апостолы трезвости. Исповедь алкоголика, 1994

Источники

Казак В. Лексикон русской литературы XX века = Lexikon der russischen Literatur ab 1917. - М.: РИК «Культура», 1996. - 492 с. - 5000 экз. - ISBN 5-8334-0019-8
Огрызко, Вячеслав Вячеславович Кто сегодня делает литературу в России. Выпуск 1. Современные русские писатели. - Москва: Литературная Россия, 2006. - С. 101-103. - 416 с. - 1000 экз. - ISBN 5-7809-0049-9

OZON.ru - Глеб Яковлевич Горбовский
Журнальный зал
Антология Самиздата
Новая Пушкинская премия
Институт русской цивилизации
РВБ: Неофициальная поэзия