Прокляты и убиты. «Прокляты и убиты Проклятый и убитый краткое содержание

Год издания книги: 1993

Свой двухтомный роман «Прокляты и убиты» Виктор Астафьев так и не закончил. Первый том работы о Великой Отечественной войне впервые увидел свет в 1993 году. Но уже в 2000 году писатель заявил, что вряд ли выпустит продолжение, а через год скончался от инсульта. По мотивам произведения в 2010 году на сцене одного из московских театров был поставлен спектакль. Книга Астафьева «Прокляты и убиты» завоевала несколько премий и уже сейчас причислена к классике русской литературы.

Романа «Прокляты и убиты» краткое содержание

Действие произведения Астафьева «Прокляты и убиты» разворачиваются в 1942 году во времена Второй Мировой войны где-то в Сибири. Первая часть романа, которая называется «Чертова яма», рассказывает о том, как восемнадцатилетние призывники готовились к отправке на фронт. Все они еще до недавнего времени были обыкновенными мальчишками со своими взглядами на жизнь. Однако в произошедшей ситуации им нужно как можно быстрее повзрослеть и быть готовыми, как в , защищать свою Родину. Среди солдат были разные люди – кто-то старался жить правильно и верил в Бога, как один из главных героев – старообрядец Коля, кто-то имеет уголовное прошлое (Зеленцов), а кто-то является выходцем из детского дома (Хохлак и Фефелов). Но все это не имеет значения – теперь они братья по оружию. Тяжелая подготовка и ужасные условия быстро превращают разнохарактерных ребят в один сплоченный коллектив, готовый постоять за каждого, кто своего товарища.

Если роман Виктора Астафьева «Прокляты и убиты» читать онлайн, то видим, как мастерски автор описал будни призывников: тесные и грязные казармы, жестокое руководство, тяжелую подготовку, которая за несколько месяцев превратила молодых парней в чуть ли не стариков. Условия их проживания мало чем отличались от условий тюремных заключенных. Если слушать Астафьева «Прокляты и убиты», то узнаем, что писатель, используя острую сатиру, ярко показывает нам характеры работников армии. Он высмеивает многие их действия, разоблачая мотивы каждого из них. Будущие солдаты с самого начала столкнулись с несправедливостью и жестокостью командиров – на их глазах расстреливают двух братьев, которые ушли, чтобы добыть себе немного еды, и убивают маленького мальчика.

Во втором томе романа «Прокляты и убиты» Виктора Астафьева читать можем об обороне одного из плацдармов, который находится на правом берегу Днепра. Писатель замечает, что кроме перемены локации для солдат ничего не изменилось – к ним все так же относятся как к пушечному мясу, отправляя на битву без продовольствия и боеприпасов. Руководство ни во что не ставит бойцов – над ними издеваются, их испытывают на прочность. При всем при этом писатель отмечает, что сами командиры в то время находились на безопасной территории, не подвергая свою жизнь смерти.

В романе «Проклятые и убитые» Астафьева читать можно об огромной жестокости войны. О времени, когда молодые мальчишки вынуждены были брать в руки оружие и убивать. Автор подробно описывает, как многие из них первое время тяжело переживали свое первое убийство – они понимали, что это противоречит главной заповеди Бога. Но время и ситуация со временем меняют молодых людей. К ним приходит понимание того, что за свою Родину нужно как в , стоять до конца, даже если придется пожертвовать своей жизнью.

Книга «Прокляты и убиты» на сайте Топ книг

Прокляты и убиты
В. П. Астафьев
Прокляты и убиты
Книга первая. Чёртова яма.

Действие происходит в конце 1942 года в карантинном лагере первого резервного полка, расположенного в Сибирском военном округе недалеко от станции Бердск.
Часть первая.

Новобранцы прибывают в карантинный лагерь. Через некоторое время выживших, среди которых Лёшка Шестаков, Коля Рындин, Ашот Васконян и Лёха Булдаков, переводят в расположение полка.

Поезд остановился. Какие-то равнодушно-злые люди в ношеной военной форме выгоняли новобранцев из тёплых вагонов и выстраивали их возле поезда, разбивали на десятки. Потом, построив в колонны, ввели в полутёмный, промёрзлый подвал, где вместо пола на песок были набросаны сосновые лапы, велели располагаться на нарах из сосновых брёвнышек. Покорность судьбе овладела Лёшкой Шестаковым, и когда сержант Володя Яшкин назначил его в первый наряд, он воспринял это без сопротивления. Был Яшкин малоросл, худ, зол, уже побывал на фронте, имел орден. Здесь, в запасном полку, он оказался после госпиталя, и вот-вот снова уйдёт на передовую с маршевой ротой, подальше от этой чёртовой ямы, чтоб она сгорела - так заявил он. Яшкин прошёлся по карантину, оглядывая новобранцев - блатняков с золотых приисков Байкита, Верх-Енисейска; сибирских старообрядцев. Один из старообрядцев назвался Колей Рындиным, из деревни Верхний Кужебар, что стоит на берегу реки Амыл - притоке Енисея.

Утром Яшкин выгнал народ на улицу - умываться снегом. Лёшка поглядел вокруг и увидел крыши землянок, чуть припорошенные снегом. Это и был карантин двадцать первого стрелкового полка. Мелкие, одноместные и четырёхместные землянки принадлежали строевым офицерам, работникам хозслужбы и просто придуркам в чинах, без которых ни одно советское предприятие обойтись не может. Где-то дальше, в лесу, были казармы, клуб, санслужбы, столовая, бани, но карантин находился от всего этого на приличное расстояние, чтобы новобранцы не занесли какую-нибудь заразу. От бывалых людей Лёшка узнал, что скоро их определят в казармы. За три месяца они пройдут боевую и политическую подготовку и двинутся на фронт - дела там шли не важно. Оглядывая загаженный лес, Лёшка вспомнил родную деревню Шушикары в низовьях Оби.

У парней посасывало в сердце оттого, что вокруг всё было чужое, незнакомое. Даже они, выросшие по баракам, по деревенским избам да по хибарам городских предместий, оторопели, когда увидели место кормёжки. За длинными прилавками, прибитыми к грязным столбам, прикрытыми сверху тесовыми корытами, наподобие гробовых крышек, стояли военные люди и потребляли пищу из алюминиевых мисок, одной рукой держась за столбы, чтобы не упасть в глубокую липкую грязь под ногами. Это называлось летней столовой. Мест здесь, как и везде в Стране Советов, не хватало - кормились по очереди. Вася Шевелёв, успевший поработать комбайнёром в колхозе, глядя на здешние порядки, покачал головой и грустно сказал: «И здесь бардак». Бывалые бойцы посмеивались над новичками и давали им дельные советы.

Новобранцев брили наголо. Особенно трудно с волосами расставались старообрядцы, плакали, крестились. Уже тут, в этом полужилом подвале, парням внушалась многозначительность происходящего. Политбеседы проводил не старый, но тощий, с серым лицом и зычным голосом, капитан Мельников. Вся его беседа была так убедительна, что оставалось только удивляться - как это немцы умудрились достичь Волги, когда всё должно быть наоборот. Капитан Мельников считался одним из самых опытных политработников во всём Сибирском округе. Работал он так много, что ему некогда было пополнять свои куцые знания.

Карантинная жизнь затягивалась. Казармы не освобождались. В карантинных землянках теснота, драки, пьянки, воровство, вонь, вши. Никакие наряды вне очереди не могли наладит порядок и дисциплину среди людского сброда. Лучше всего здесь себя чувствовали бывшие урки-арестанты. Они сбивались в артельки и грабили остальных. Один из них, Зеленцов, собрал вокруг себя двух детдомовцев Гришку Хохлака и Фефелова; работяг, бывших механизаторов, Костю Уварова и Васю Шевелева; за песни уважал и кормил Бабенко; не отгонял от себя Лёшку Шестакова и Колю Рындина - пригодятся. Хохлак и Фефелов, опытные щипачи, работали по ночам, а днём спали. Костя и Вася заведовали провиантом. Лёшка и Коля пилили и таскали дрова, делали всю тяжёлую работу. Зеленцов сидел на нарах и руководил артелью.

Однажды вечером новобранцам велели покинуть казармы, и до поздней ночи держали их на пронизывающем ветру, отобрав всё их жалкое имущество. Наконец поступила команда войти в казарму, сперва маршевикам, потом новобранцам. Началась давка, места не было. Маршевые роты заняли свои места и «голодранцев» не пускали. Та злобная, беспощадная ночь запала в память как бред. На утро ребята поступили в распоряжение усатого старшины первой роты Акима Агафоновича Шпатора. «С этими вояками будет мне смех и горе» - вздыхал он.

Половина мрачной, душной казармы с тремя ярусами нар - это и есть обиталище первой роты, состоящей из четырёх взводов. Вторую половину казармы занимала вторая рота. Всё это вместе образовывало первый стрелковый батальон первого резервного стрелкового полка. Казарма, построенная из сырого леса, так и не просохла, была всегда склизкой, плесневелой от многолюдного дыхания. Согревали её четыре печи, похожие на мамонтов. Разогреть их было невозможно, и в казарме всегда было сыро. К стене был прислонён стеллаж для оружия, там виднелось несколько настоящих винтовок и белели макеты, сделанные из досок. Выход из казармы закрывался дощатыми воротами, возле них пристройки. Слева - каптёрка ротного старшины Шпатора, справа - комната дневальных с отдельной железной печкой. Весь солдатский быт был на уровне современной пещеры.

В первый день новобранцев сытно покормили, потом повели в баню. Молодые бойцы повеселели. Ходили разговоры о том, что выдадут новое обмундирование и даже постельное бельё. По дороге в баню Бабенко запел. Лёша ещё не знал, что долго он теперь в этой яме никаких песен не услышит. Улучшения в жизни и службе бойцы так и не дождались. Переодели их в старую одежду, заштопанную на животе. Новая, сырая баня не прогревалась, и парни совсем продрогли. Для двухметровых Коли Рындина и Лёхи Булдакова подходящей одежды и обуви не нашлось. Мятежный Лёха Булдаков скинул тесную обувь и пошёл в казарму босиком по морозу.

Постелей служивым тоже не выдали, зато на строевые занятия выгнали уже на следующий день с деревянными макетами вместо винтовок. В первые недели службы ещё не гасла надежда в сердцах людей на улучшение жизни. Ребята ещё не понимали, что этот быт, мало чем отличающийся от тюремного, обезличивает человека. Коля Рындин родился и рос возле богатой тайги и реки Амыл. Нужды в еде никогда не знал. В армии старообрядец сразу почувствовал, что военное время - голодное время. Богатырь Коля начал опадать с лица, со щёк сошёл румянец, в глазах сквозила тоска. Он даже начал забывать молитвы.

Перед днём Октябрьской Революции наконец прислали ботинки для большеразмерных бойцов. Булдакову и тут не угодили, он запустил обувь с верхних нар, за что и попал на беседу к капитану Мельникову. Булдаков жалостливо повествовал о себе: родом он из городского посёлка Покровки, что под Красноярском, с раннего детства среди тёмного народа, в бедности и труде. О том, что отец, буйный пропойца, почти не выходил из тюрьмы, также как и два старших брата, Булдаков сообщать не стал. О том, что сам он только призывом в армию отвертелся от тюрьмы, Лёха тоже умолчал, зато соловьём разливался, повествуя о своём героическом труде на лесосплаве. Потом вдруг закатил глаза под лоб, притворился припадочным. Капитан Мельников пулей выскочил из каптёрки, и с тех пор на политзанятиях всегда косился на Булдакова с опаской. Бойцы же уважали Лёху за политическую грамотность.

На 7 ноября открыли зимнюю столовую. В неё голодные бойцы, затаив дыхание, слушали по радио речь Сталина. Вождь народов говорил, что Красная Армия взяла инициативу в свои руки, благодаря тому, что у Страны Советов необычайно крепкие тылы. Люди свято верили этой речи. В столовой присутствовал командир первой роты Пшённый - внушительная фигура с крупным, величиной с ведро, лицом. Командира роты ребята знали мало, но уже боялись. Зато заместителя командира роты младшего лейтенанта Щуся, раненного на Хасане и там получившего орден Красной Звезды, приняли и полюбили сразу. В этот вечер роты и взводы расходились по казармам с дружной песней. «Каждый бы день товарищ Сталин выступал по радио, вот бы дисциплина была» - вздыхал старшина Шпатор.

На другой день праздничное настроение роты прошло, бодрость духа испарилась. За утренним туалетом бойцов наблюдал сам Пшённый, и если кто-то хитрил, он собственноручно стягивал с него одежду и до крови растирал лицо колючим снегом. Старшина Шпатор только головой качал. Усатый, седой, худенький, ещё в империалистическую войну бывший фельдфебелем, Шпатор встречал разных зверей и самодуров, но такого, как Пшённый ещё не видывал.

Недели через две состоялось распределение бойцов по спецротам. Зеленцова забрали в миномётчики. Старшина Шпатор изо всех сил старался сбыть с рук Булдакова, но его не брали даже в пулемётную роту. Сидя босиком на нарах, этот артист целый день читал газеты и комментировал прочитанное. «Стариков» оставшихся от прошлых маршевых рот и положительно действовавших на молодёжь, разобрали. Взамен Яшкин привёл целое отделение новичков, среди которых был больной, дошедший до ручки, красноармеец Попцов, мочившийся под себя. Старшина покачал головой, глядя на синюшного парнишку, и выдохнул: «О Господи…».

Старшина был командирован в Новосибирск, и на каких-то спецскладах сыскал для удальцов-симулянтов новое обмундирование. Булдакову и Коле Рындину деваться больше было некуда - вступили в строй. Булдаков всячески увиливал от занятий и портил казённое имущество. Щусь понял, что Булдакова ему не укротить, и назначил его в свою землянку дежурным. Булдаков хорошо себя почувствовал на новом посту и принялся тащить всё, что можно, особенно еду. При этом он всегда делился с друзьями и с младшим лейтенантом.

Сибирская зима входила в середину. Давно уже было отменено закаливающее обтирание снегом по утрам, но всё равно многие бойцы успели простудиться, казарму по ночам разваливал гулкий кашель. По утрам умывались только Шестаков, Хохлак, Бабенко, Фефелов, иногда Булдаков и старик Шпатор. Попцов уже не выходил из казармы, лежал серым, мокрым комком на нижних нарах. Поднимался только чтобы поесть. В санчасть Попцова не брали, он там уже всем надоел. Доходяг с каждым днём становилось всё больше. На нижних нарах лежало до десятка скорченных скулящих тел. На служивых навалилась беспощадная вша и куриная слепота, по-учёному гемералопия. По казарме, шаря руками по стенам, бродили тени людей, что-то всё время ищущих.

Невероятной изворотливостью ума добивались вояки способов избавиться от строевых занятий и добыть чего-нибудь пожевать. Кто-то придумал нанизывать картошку на проволоку и опускать в трубы офицерских печей. А тут ещё первую роту и первый взвод пополнили двумя личностями - Ашотом Васконяном и Боярчиком. Оба были смешанной национальности: один полуармянин-полуеврей, другой - полуеврей-полурусский. Оба по месяцу пробыли в офицерском училище, дошли там до ручки, лечились в медсанчасти, и оттуда их, немного оживших, свалили в чёртову яму - она всё стерпит. Васконян был долговяз, тощ, лицом бледен, бровями чёрен и сильно картавил. На первом же политзанятии он сумел испортить работу и настроение капитана Мельникова, возразив ему, что Буэнос-Айрес находится совсем не в Африке, а в Южной Америке.

Было Васконяну в стрелковой роте ещё хуже, чем в офицерском училище. Туда он попал по причине изменения военной ситуации. Отец его был главным редактором областной газеты в Калинине, мать - замзавотделом культуры облисполкома того же города. Домашнего, изнеженного Ашотика растила домработница Серафима. Лежать бы Васконяну на нижних нарах рядом с доходягой Попцовым, но этот чудак и грамотей приглянулся Булдакову. Он и его компания не давали забивать Ашота, учили его премудростям солдатской жизни, прятали от старшины, от Пшённого и Мельникова. За эту заботу Васкорян пересказывал им всё, что успел прочитать за свою жизнь.

В декабре двадцать первый полк доукомплектовывался - прибыло пополнение из Казахстана. Первой роте поручили встретить их и определить в карантин. То, что увидели красноармейцы, ужаснуло их. Казахи были призваны летом, в летнем обмундировании и прибыли в сибирскую зиму. И без того смуглые, казахи сделались черны, как головешки. От кашля и хрипа содрогались вагоны. Под нарами валялись мёртвые. Прибыв на станцию Бердск, полковник Азатьян схватился за голову и долго бегал вдоль состава, заглядывал в вагоны, надеясь хоть где-нибудь увидеть ребят в лучшем состоянии, но везде была одна и та же картина. Больных разбросали по госпиталям, остальных разбили по батальонам и ротам. В первую роту было определено человек пятнадцать казахов. Верховодил над ними здоровенный парень с крупным лицом монгольского типа по имени Талгат.

Первый батальон тем временем бросили на выкатку леса из Оби. Выгрузкой руководил Щусь, ему помогал Яшкин. Обитали в старой землянке, выкопанной на берегу реки. Бабенко сразу начал промышлять на Бердском базаре и в окрестных деревнях. На берегу Оки щадящий режим - никакой муштры. Однажды под вечер рота шлёпала в казарму и столкнулась с молодым генералом на красивом жеребце. Генерал осмотрел осунувшиеся, бледные лица, и поехал вдоль берега Оби, опустив голову и ни разу не оглянувшист. Солдатам не дано было знать, кем был этот форсистый генерал, но встреча с ним не прошла бесследно.

В полковой столовой появился ещё один генерал. Он проплыл по столовой, помешивая ложкой суп и кашу в тазах, и исчез в противоположных дверях. Народ ждал улучшения, но ничего этого не последовало - страна была не готова к затяжной войне. Всё налаживалось на ходу. Молодёжь двадцать четвёртого года рождения не выдерживала требований армейской жизни. Кормёжка в столовой скудела, увеличивалось количество доходяг в ротах. Командир роты лейтенант Пшённый вплотную приступил к исполнению своих обязанностей.

В одно промозглое утро Пшённый приказал всем до единого красноармейца выйти из помещения и построиться. Подняли даже больных. Думали, он увидит этих доходяг, пожалеет и вернёт в казарму, но Пшённый скомандовал: «Довольно придуриваться! С песней шагом марш на занятия!». Упрятанные в середину строя, «поповцы» сбивали шаг. Попцов во время пробежки упал. Командир роты с разгона раз-другой пнул его узким носком сапога, а потом, распалённый гневом, уже не мог остановиться. Попцов на каждый удар отвечал всхлипыванием, потом перестал всхлипывать, как-то странно распрямился и умер. Рота обступила мёртвого товарища. «Это он убил!» - воскликнул Петька Мусиков, и молчаливая толпа обступила Пшённого, вскидывая винтовки. Неизвестно, что было бы с командиром роты, не вмешайся вовремя Щусь и Яшкин.

В эту ночь Щусь не мог уснуть до рассвета. Военная жизнь Алексея Донатовича Щуся была проста и пряма, но раньше, до этой жизни, его звали Платоном Сергеевичем Платоновым. Фамилия Щусь образовалась от фамилии Щусев - так её услышал писарь Забайкальского военного округа. Платон происходил из казачьей семьи, которая была сослана в тайгу. Родители умерли, и он остался со своей тёткой-монашкой, необыкновенной красоты женщиной. Она уговорила конвойного начальника отвезти мальчишку в Тобольск, передать семье дореволюционных ссыльных по фамилии Щусевы, заплатила за это собой. Начальник слово сдержал. Щусевы - художник Донат Аркадьевич и преподавательница литературы Татьяна Илларионовна - были бездетны и усыновили мальчика, вырастили как своего, направили на военную стезю. Родители умерли, тётушка затерялась в миру - Щусь остался один.

Разобраться с происшествием в первой роте поручили старшему лейтенанту особого отдела Скорику. Они со Щусем когда-то учились в одном военном училище. Большинство командиров терпеть не могли Щуся, но он был любимцем Геворка Азатьяна, который его всегда защищал, потому и не могли упечь его куда надо.

Дисциплина в полку пошатнулась. С каждым днём управлять людьми становилось всё труднее. Парнишки шныряли по расположению полка в поисках хоть какой-то еды. «Почему ребят сразу не отправили на фронт? Зачем здоровых парней доводить до недееспособного состояния?» - думал Щусь и не находил ответа. За время службы совсем дошёл, отупел от недоеданий Коля Рындин. Поначалу такой бойкий, он замкнулся, умолк. Был он уже ближе к небу, чем к земле, губы его постоянно шептала молитву, даже Мельников ничего не мог с ним поделать. По ночам угасающий богатырь Коля плакал от страха перед надвигающейся бедой.

Помкомвзвода Яшкин страдал от болезни печени и желудка. По ночам боль становилась сильнее, и старшина Шпатор мазал ему бок муравьиным спиртом. Жизнь Володи Яшкин, названного вечными пионерами-родителями в честь Ленина, была не длинна, но он успел пережить бои под Смоленском, отступление к Москве, окружение под Вязьмой, ранение, перевозку из лагеря окруженцев через линию фронта. Из того пекла вытащили его две санитарки, Нелька и Фая. По дороге он заразился желтухой. Сейчас он чувствовал, что скоро предстоит ему дорога на фронт. С его прямотой и неуживчивым характером ему не уцепиться в тылу по состоянию здоровья. Его место там, где есть последняя справедливость - равенство перед смертью.

Этот тягучий ход армейской жизни встряхнули три больших события. С начала в двадцать первый стрелковый полк приехал какой-то важный генерал, проверил солдатское питание и устроил разнос поварам на кухне. В результате этого визита была отменена чистка картошки, за счёт этого увеличились порции. Вышло решение: бойцам под два метра и выше давать дополнительную порцию. Коля Рындин и Васконян с Булдаковым ожили. Коля ещё подрабатывал на кухне. Всё, что ему давали за это, он делил по корочке между друзьями.

На рекламных щитах клуба появились объявления, в которых извещалось, что 20 декабря 1942 года в клубе состоиться показательный суд военного трибунала над Зеленцовым К. Д. Никто не знал, что же натворил этот пройдоха. А началось всё не с Зеленцова, а с художника Феликса Боярчика. Отец оставил на память Феликсу только фамилию. Мама, Степанида Фалалеевна, мужеподобная баба, железная большевичка, обреталась в области советского искусства, выкрикивала со сцены лозунги под барабанный бой, под звук трубы, с построением пирамид. Когда и как у неё получился мальчик, она почти не заметила. Служить бы Степаниде до старости в районном Доме культуры, если бы трубач Боярчик чего-то не натворил и не загремел в тюрьму. Вслед за ним и Стёпу кинули в Новолялинский леспромхоз. Жила она там в бараке с семейными бабами, которые и растили Фелю. Больше всех жалела его многодетная Фёкла Блажных. Именно она надоумила Стёпу требовать отдельный домик, когда она сделалась заслуженным работником на ниве культуры. В этом домике на две половины и поселилась Стёпа вместе с семейством Блажных. Фёкла стала матерью для Феликса, она же и проводила его в армию.

В леспромхозовском Доме культуры Феликс научился рисовать плакаты, вывески и портреты вождей. Это умение пригодилось ему в двадцать первом полку. Постепенно Феликс переселился в клуб и влюбился в девушку-билетёршу Софью. Она стала его невенчанной женой. Когда Софья забеременела, Феликс отправил её в тыл, к Фёкле, а в его боковушке поселился незваный гость Зеленцов. Он сразу начал пить и играть в карты на деньги. Выгнать его Феликс не мог, как ни пытался. Однажды в каптёрку заглянул завклуба капитан Дубельт и обнаружил спящего за печкой Зеленцова. Дубельт попытался схватить его за шкирку и вывести из клуба, но боец не дался, ударил капитана головой и разбил ему очки и нос. Хорошо, что не прирезал капитана - Феликс вовремя вызвал патруль. Зеленцов превратил суд в цирк и театр одновременно. Даже бывалый председатель трибунала Анисим Анисимович не смог с ним сладить. Очень хотелось Анисиму Анисимовичу приговорить строптивого солдата к расстрелу, но пришлось ограничиться штрафной ротой. Провожали Зеленцова как героя, огромной толпой.
Часть вторая.

В армии начинаются показательные расстрелы. За побег к смертной казни приговариваются ни в чём не повинные братья Снегирёвы. Посреди зимы полк отправляют на уборку хлеба в ближайший колхоз. После этого, в начале 1943 года, отдохнувшие солдаты отправляются на фронт.

Неожиданно в землянку младшего лейтенанта Щуся поздно вечером пожаловал Скорик. Между ними состоялась длинная, откровенная беседа. Скорик сообщил Щусю, что до первого полка докатилась волна приказа номер двести двадцать семь. В военном округе начались показательные расстрелы. Щусь не знал, что Скорика звали Лев Соломонович. Папа Скорика, Соломон Львович, был учёным, писал книгу про пауков. Мама, Анна Игнатьевна Слохова, пауков боялась и Лёву к ним не подпускала. Лёва учился на втором курсе университета, на филфаке, когда пришли двое военных и увели папу, вскоре исчезла из дома и мама, потом потянули в контору Лёву. Там его запугали и он подписал отречение от родителей. А через полгода Лёву опять вызвали в контору и сообщили, что произошла ошибка. Соломон Львович работал на военное ведомство и был так засекречен, что местные власти ни о чём не знали и расстреляли его вместе с врагами народа. Потом увезли и, скорее всего, расстреляли и жену Соломона Львовича, чтобы замести следы. Его сыну принесли извинения и разрешили поступить в военное училище особого свойства. Мать Лёвы так и не нашли, но он чувствовал, что она жива.

Лёшка Шестаков работал вместе с казахами на кухне. Казахи работали дружно и так же дружно учились говорить по-русски. У Лешки ещё не было столько свободного времени, чтобы вспомнить свою жизнь. Отец у него был из ссыльных спецпереселенцев. Жену Антонину он высватал в Казым-Мысе, была она из полухатынского-полурусского рода. Дома отец бывал редко - работал в рыболовецкой бригаде. Характер у него был тяжёлый, нелюдимый. Однажды отец не вернулся вовремя. Рыбацкие катера, возвратившись, привезли весть: была буря, утонула бригада рыбаков и с нею бригадир Павел Шестаков. После смерти отца мать пошла работать в рыбкооп. В дом зачастил приёмщик рыбы Оськин, известный по всей Оби шалопай по прозвищу Герка - горный бедняк. Лёшка пригрозил матери, что уйдёт из дома, но на неё уже ничего не действовало, она даже помолодела. Вскоре Герка переехал к ним в дом. Потом у Лешки родились лве сестрички Зойка и Вера. Эти существа вызывали в Лёшке какие-то неведомые родственные чувства. На войну Лешка ушёл после Герки - горного бедняка. Больше всего Лешка скучал по сёстрам и вспоминал иногда свою первую женщину Тому.

Дисциплина в полку падала. Дожили до ЧП: из второй роты ушли куда-то братья-близнецы Сергей и Еремей Снегирёвы. Их объявили дезертирами и искали везде, где только можно, но не нашли. На четвёртый день братья сами объявились в казарме с мешками, полными еды. Оказалось, что были они у матери, в родной деревне, которая была недалеко отсюда. Скорик схватился за голову, но помочь им уже ничем не мог. Их приговорили к расстрелу. Комполка Геворк Азатьян добился, чтобы при казни присутствовал только первый полк. Братья Снегирёвы до самого конца не верили, что их расстреляют, думали, что их накажут или отправят в штрафной батальон как Зеленцова. В смертную казнь не верил никто, даже Скорик. Только Яшкин твёрдо знал, что братьев расстреляют - он уже такое видел. После расстрела казарма была объята нехорошей тишиной. «Прокляты и убиты! Все!» - рокотал Коля Рындин. Ночью, напившись до бесчувствия, Щусь рвался набить морду Азатьяну. В своей комнате одиноко пил старший лейтенант Скорик. Старообрядцы объединились, нарисовали на бумаге крест и во главе с Колей Рындиным молились за упокой души братьев.

Землянку Щуся снова посетил Скорик, сообщил, что сразу после Нового года в армии введут погоны и реабилитируют народных и царских времён полководцев. Первый же батальон будет брошен на хлебоуборку и останется в колхозах и совхозах до отправления на фронт. На этих небывалых работах - на зимнем обмолоте хлеба, - уже находится вторая рота.

В начале января 1943 года солдатам двадцать первого полка выдали погоны и отправили поездом до станции Истким. Яшкина определили долечиваться в окружной госпиталь. Остальные отправились в совхоз имени Ворошилова. Роту, двигающуюся в совхоз, догнал директор Тебеньков Иван Иванович, Петьку Мусикова, Колю Рындина и Васконяна забрал с собой, остальным предоставил дровни, набитые соломой. Устроились ребята по избам в деревне Осипово. Щуся поселили в бараке у начальницы второго отделения Валерии Мефодьевны Галустёвой. Она заняла в сердце Щуся отдельное место, которое до сих пор занимала его без вести пропавшая тётушка. Лёшка Шестаков с Гришей Хохлаком попали в избу стариков Завьяловых. Через некоторое время отъевшиеся солдатики стали обращать внимание на девчат, тут-то и пригодилось умение Гришки Хохлака играть на баяне. Почти все солдаты первого полка были из крестьянских семей, труд этот хорошо знали, работали быстро и охотно. Вася Шевелев и Костя Уваров починили колхозный комбайн, на нём молотили зерно, сохранившееся в копнах под снегом.

Васконян попал к поварихе Аньке. Странный книгочей Аньке не понравился, и ребята поменяли его на Колю Рындина. После этого качество и калорийность блюд резко улучилось, и солдатики благодарили за это богатыря Колю. Васконян же поселился у стариков Завьяловых, которые сильно уважали его за учёность. А через некоторое время к Ашоту приехала мать - в этом ей помог комполка Геворк Азатьян. Он намекнул, что может оставить Васконяна в штабе полка, но Ашот отказался, сказал, что пойдёт на фронт вместе со всеми. Он уже смотрел на мать другими глазами. Уезжая утром, она почувствовала, что видит сына в последний раз.

Через несколько недель пришёл приказ возвращаться в расположение полка. Было краткое, но душу рвущее расставание с деревушкой Осипово. Не успели вернуться в казарму - сразу баня, новое обмундирование. Старшина Шпатор был доволен отдохнувшими бойцами. В этот вечер Лёшка Шестаков во второй раз услышал песню в казарме двадцать первого стрелкового полка. Принимали маршевые роты генерал Лахонин, тот самый, что повстречался когда-то бредущим по полю красноармейцам, и его давний друг майор Зарубин. Они настояли на том, чтобы самых слабых бойцов оставили в полку. После большой ругани в полку осталось около двухсот человек, из них половина неизлечимо больных будет отослана домой - помирать. Легко отделался двадцать первый стрелковый полк. Со своими ротами на позиции отсылалось всё командование полка.

Маршевые роты сводились в военном городке Новосибирска. В первую роту нагрянула Валерия Мефодьевна, привезла приветы и поклоны от осиповских зазноб и хозяев и торбочки, набитые всякой снедью. Полк по боевой тревоге вывели из казарм на рассвете. После выступлений многочисленных ораторов полк тронулся в путь. Маршевые роты вели к станции кружным путём, глухими окраинными улицами. Встретилась им только баба с пустым ведром. Она бросилась обратно в свой двор, кинула вёдра и размашисто крестила войско вослед, напутствуя на благополучное завершение битвы своих вечных защитников.
Книга вторая. Плацдарм.

Во второй книге кратко описаны события зимы, весны и лета 1943 года. Большая часть второй книги посвящена описанию переправы через Днепр осенью 1943 года.
Часть первая. Накануне переправы.

Проведя весну и лето в боях, первый стрелковый полк готовился к переправе через Днепр.

В прозрачный осенний день передовые части двух советских фронтов вышли к берегу Великой реки - Днепра. Лёшка Шестаков, набирая из реки воду, предупредил новичков: на другом берегу - враг, но стрелять в него нельзя, иначе вся армия останется без воды. Был уже такой случай на Брянском фронте, и на берегах Днепра будет всякое.

Артиллерийский полк в составе стрелковой дивизии прибыл к реке ночью. Где-то близко стоял и стрелковый полк, в котором первым батальоном командует капитан Щусь, первой ротой - лейтенант Яшкин. Ещё здесь командиром роты был казах Талгат. Взводами командовали Вася Шевелев и Костя Бабенко; Гриша Хохлак в звании сержанта командовал отделением.

Весной прибыв в Поволжье, сибиряки долго стояли в пустых разграбленных сёлах загубленных и высланных в Сибирь немцев Поволжья. Лёшка, как опытный связист, был переведён в гаубичный дивизион, но ребят из своей роты не забывал. Первый бой дивизия генерала Лахонина приняла в Задонской степи, встав на пути немецких войск, прорвавших фронт. Потери в дивизии были малоощутимы. Командующему армией дивизия очень приглянулась, и он стал держать её в резерве - на всякий случай. Такой случай наступил под Харьковом, потом очередное ЧП под Ахтыркой. Лёшка за тот бой получил второй орден Отечественной войны. Колей Рындиным полковник Бескапустин дорожил, всё время отсылал на кухню. Васкоряна оставлял в штабе, но Ашот дерзил начальникам и упорно возвращался в родную роту. Щуся на Дону ранило, он был комиссован на два месяца, съездил в Осипово и сотворил Валерии Мефодьевне ещё одного ребёнка, на этот раз мальчика. Побывал он и в двадцать первом полку, в гостях у Азатьяна. От него Щусь узнал, что старшина Шпатор умер по дороге в Новосибирск, прямо в вагоне. Похоронили его с воинскими почестями на полковом кладбище. Шпатор хотел лежать рядом с братьями Снегирёвыми или с Попцовым, но их могил не нашли. После излечения Щусь прибыл под Харьков.

Чем ближе становилась Великая река, тем больше в рядах Красной Армии становилось бойцов, не умеющих плавать. За фронтом движется надзорное войско, умытое, сытое, дни и ночи бдящее, всех подозревающее. Заместитель командира артиллерийского полка, Александр Васильевич Зарубин, снова полновластно хозяйствовал в полку. Его давним другом и нечаянным родственником был Пров Фёдорович Лахонин. Дружба и родство у них были более чем странные. Со своей женой Натальей, дочерью начальника гарнизона, Зарубин познакомился на отдыхе в Сочи. У них родилась дочь Ксюша. Растили её старики, так как Зарубина перевели в дальний регион. Вскоре Зарубина отослали учится в Москву. Когда он вернулся в гарнизон после долгого обучения, то застал в своём доме годовалого ребёнка. Виновником этого оказался Лахонин. Соперникам удалось остаться друзьями. Письма на фронт Наталья писала обоим своим мужьям.

Готовясь к переправе через Днепр, солдатики отдыхали, весь день плюхались в реке. Щусь, разглядывая в бинокль противоположный, правый, берег и левобережный остров, не мог понять: почему для переправы выбрали именно это гиблое место. Шестакову Щусть дал особое задание - наладить связь через реку. Лёшка прибыл в артиллерийский полк из госпиталя. До тог он там дошёл, что не мог думать ни о чём, кроме еды. В первый же вечер Лешка попытался украсть пару сухарей, был пойман с поличным полковником Мусёнком и отведён к Зарубину. Скоро майор выделил Лешку, посадил на телефон в штабе полка. Теперь Лешке надо было добыть хоть какое-нибудь плавсредство, чтобы переправить на правый берег тяжёлые катушки со связью. Полусгившую лодку он нашёл в бочажине верстах в двух от берега.

Отдохнувшим людям не спалось, многие предчувствовали свою гибель. Ашот Васконян написал письмо родителям, давая понять, что, скорее всего, это его последнее письмо с фронта. Родителей он письмами не баловал, и чем больше сходился с «боевой семьёй», тем сильнее отдалялся от отца с матерью. В боях Васконян бывал мало, Щусь опекал его, заталкивал куда-нибудь в штаб. Но с такого вот хитрого места Ашот рвался к своим, домой. Щусю тоже не спалось, он ещё и ещё раз прикидывал, как переправиться через реку, потеряв при этом как можно меньше людей.

Днём, на оперативном совещании, полковник Бескапустин дал задание: первым на правый берег должен уйти взвод разведки. Пока этот взвод смертников будет отвлекать немцев, первый батальон начнёт переправу. Достигнув правого берега, люди по оврагам будут продвигаться в глубь обороны противника по возможности скрытно. К утру, когда переправятся основные силы, батальон должен вступить в бой в глубине обороны немцев, в районе высоты Сто. Рота Оскина, по прозванию Герка - горный бедняк, прикроет и поддержит батальон Щуся. Другие батальоны и роты начнут переправляться на правом фланге, чтобы создать впечатление массового наступления.

Многие не спали в эту ночь. Солдат Тетёркин, попавший в пару к Васконяну, и с тех пор таскавшийся за ним, как Санчо Панса за своим рыцарем, принёс сена, уложил Ашота и сам прикорнул рядом. Мирно ворковала в ночи ещё одна пара - Булдаков с сержантом Финифатьевым, встретившиеся в военном эшелоне по дороге к Волге. В ночи слышались далёкие взрывы: это немцы взрывали Великий город.

Туман держался долго, помогая армии, продлевая жизнь людей почти на полдня. Как только посветлело, начался артобстрел. Взвод разведки завязал бой на правом берегу. Над головами прошли эскадрильи штурмовиков. Из дыма высыпались условные ракеты - стрелковые роты достигли правого берега, но сколько от них осталось - никто не знал. Началась переправа.
Часть вторая. Переправа.

Переправа принесла огромные потери русской армии. Были ранены Лёшка Шестаков, Коля Рындин и Булдаков. Это был переломный момент войны, после которого немцы начали отступать.

Реку и левый берег накрыло огнём противника. Река кипела, полная гибнущих людей. Неумеющие плавать цеплялись за тех, кто умел, и утаскивали их под воду, переворачивали шаткие плотики, сделанные из сырого дерева. Тех, кто возвращался на левый берег, к своим, встречали доблестные бойцы загранотряда, расстреливали людей, сталкивали обратно в реку. Батальон Щуся переправился одним из первых, и углубился в овраги правого берега. Начал переправляться Лешка со своим напарником Сёмой Праховым.

Если бы тут были части, хорошо подготовленные, умеющие плавать, они бы достигли берега в боевом виде. Но на заречный остров попали люди, уже нахлебавшиеся воды, утопившие оружие и боеприпасы. Достигнув острова, они не могли сдвинуться с места и погибали под пулемётным огнём. Лёшка надеялся, что батальон Щуся покинул остров до того, как его подожгли немцы. Он неторопливо сплывал по течению ниже общей переправы, разматывая кабель - его еле хватило до противоположного берега. По дороге приходилось отбиваться от тонущих людей, норовивших перевернуть хлипкую лодку. На другом берегу Лешку уже ждал майор Зарубин. Связь через реку была налажена, и раненый Зарубин сразу начал давать наводки для артиллерии. Вскоре вокруг Зарубина начали собираться бойцы, оставшиеся в живых после утренней переправы.

Переправа продолжалась. Передовые части затаились по оврагам, пытаясь до рассвета установить связь друг с другом. Весь огонь немцы сосредоточили на правобережном островке. Рота Оськина, сохранившая костяк и способность выполнять боевую задачу, достигла правого берега. Самого Оськина, раненого дважды, солдаты привязали к плотику и пустили по течению. Он был удачливым человеком - попал к своим. От устья речки Черевинки, где высадился Лешка Шестаков, до переправившейся роты Оськина - сажень триста, но не судьба.

Ожидалось, что штрафную роту бросят в огонь первой, но переправляться она начала уже под утро. Над берегом, именуемым плацдармом нечем было дышать. Битва успокоилась. Отброшенные к высоте Сто, поредевшие подразделения противника больше не атаковали. Штрафники переправились почти без потерь. Вдали от всех через реку переправлялась лодка под командованием военфельдшера Нельки Зыковой. Фая дежурила на медицинском посту на левом берегу, а Нелька переправляла через реку раненых. Среди штрафников был и Феликс Боярчик. Он помогал осуждённому Тимофею Назаровичу Сабельникову перевязывать раненых. Сабельникова, главного хирурга армейского госпиталя, судили за то, что у него на столе, во время операции, умер смертельно раненый человек. Штрафная рота окопалась вдоль берега. Еду и оружие штрафникам не выдавали.

Батальон капитана Щуся рассредото

Роман Виктора Петровича Астафьева «Прокляты и убиты» состоит из дух частей. Первая часть повествует о подготовке молодого пополнения к боевым действиям. Вторая часть романа повествует уже о боевых действиях этих призывников 1924 года рождения.

Сказать, что роман Астафьева антисоветский, будет абсолютно неверно, хотя автор в своём произведении постоянно весьма нелестно отзывается и о политработниках и, вообще о советской власти. И всё-таки, если внимательно читать этот последний роман писателя, то кроме как просоветским его назвать нельзя ни в коем случае. И я это докажу.

Первая часть романа, которую автор назвал «Чёртова яма», изображает быт молодого пополнения в учебном подразделении, где готовили новобранцев к боевым действиям. К 1943 году у нас, в СССР осознали, что посылать демобилизованных людей сразу на передовую без обучения слишком накладно. Очень уж большие потери несла советская армия. Чтобы показать масштабы наших потерь, достаточно упомянуть о так называемом «народном ополчении», то есть людей непризывного возраста, которыми буквально затыкали дыры на фронте. Все эти пожилые люди, эти нестроевые, которых бросали на передовую, погибли у нас все, сто процентов. Ну, может быть, на тысячную долю процента меньше. В лучшем случае. Да и из призывного возраста у нас осталось в живых лишь три процента. Так что потребность к обучению молодого пополнения была вполне насущной. Вот такую учебку и описывает Астафьев, где молодое пополнение должны обучать воевать.

Казалось бы, то, что изображает Астафьев, всё как есть правдиво. Быт ужасен. Люди живут, если можно это назвать жизнью, в практически неотапливаемых землянках, где спят на нарах, изготовленных из не оструганных горбылей. Вши, антисанитария полные. Рацион солдат настолько скуден, что люди в считанные дни становятся доходягами, заболевают куриной слепотой. Да и попадают в строевую часть люди негодные к несению службы. Попадают инвалиды, которых на месте не комиссовали. А не комиссовали людей по той причине, что в сельской местности не было медицинских работников. Вот и посылали на фронт всех, чохом. Например, из этого полка учебки две сотни оказалось абсолютно больны. Сто человек были настолько больны, что их просто, в конце концов, отослали домой, помирать. Это из армии-то! Даже таких серьёзно больных наша медицина не в состоянии была объективно отбраковать сразу, пока человек не попал в этот ад под названием учебка..

А вот на этом стоит остановиться. О чём говорит этот факт. А это именно факт, хотя и описанный в художественной книге. Да он говорит о том, что состояние медицины в стране было предельно низким. Но дело не только в состоянии уровня медицины, но и в организации дела. Даже в этой учебке солдаты, имеющие серьёзное заболевание, находятся не в лазарете, а в строю. Некоторые и умирают прямо на плацу.

А теперь я бы вернулся к этой самой куриной слепоте, по-научному называемой гемералопией, которую изобразил Астафьев. Не только от нехватки витамина А возникает эта слепота, но и от нехватки витаминов РР, В1. В данном случае я хочу обратить внимание читателя на то, сколь скоро заболевали бойцы этой самой гемералопией. Дело в том, что если человек нормально питается, то ему, даже при очень плохом питании хватит ещё сил продержаться два года, прежде чем эта куриная слепота его одолеет. Но бойцы заболевали куриной слепотой буквально через месяц в лучшем случае после прибытия в строй. О чём это говорит? Да о том, что люди до призыва в армию уже страдали от хронического недоедания. Организм людей был на пределе, и армия усугубила положение.

Доказательств скудного питания советских людей того периода можно найти массу. Даже в советской художественной литературе полно примеров на эту тему. Но я приведу здесь в качестве доказательства немецкий документ. Это отчёт уполномоченного министра Розенберга при группе армий «Юг» капитана профессора Ганса Коха о социально политическом положении Украины, составленный им 30 сентября 1941 года.

Доклад объёмный, но я остановлюсь лишь на состоянии советских детей крестьян. Вот какие по этому поводу у профессора наблюдения.

«В каждой деревне очень много больных рахитом, золотухой, на коже сыпь, иногда встречаются слабоумные, больные водянкой мозга или глухонемые.

Почти нет ни одной семьи, в которой в то время не умерло несколько человек из-за недостатка питания».

Чему же удивляться, что люди буквально сразу по прибытии в советскую армию заболевали куриной слепотой. Ослабленный хроническим недоеданием организм просто был не в состоянии сопротивляться болезням из-за элементарного голода, который свирепствовал в советской армии.

И ещё один момент, причина, почему я затронул эту куриную слепоту, столь красочно описанную Астафьевым. Ведь эта самая болезнь, гемералопия, свирепствует лишь в концлагерях. И то там здоровый прежде человек заболевает ею через два года.

Другими словами, питание в нашей советской армии было столь же скудным, как и в фашистских концлагерях для советских военнопленных. Почему я сделал упор на конкретике концентрационного лагеря, на его принадлежности. Да потому, что если мы людей своих в армии кормили как в немецком концлагере, то в советском концлагере, стало быть, питание было намного хуже, чем у немцев в аналогичном заведении. Достаточно вспомнить, что из девяноста тысяч немцев, взятых в плен в Сталинграде, домой, на родину вернулось лишь шесть тысяч. А ведь это были иностранцы, которых, вероятно, кормили лучше, чем своих, советских заключённых. Ведь никто не хотел показывать ужасы советского концлагеря, выносить их на мировую общественность. И, тем не менее, смертность даже среди иностранных заключённых советских концлагерей была зашкаливающе высокая. Но это к слову. Я не про советские концлагеря говорю.

А ведь из США нам поставлялось в то время огромное количество самых разнообразных витаминов. Кстати, если уж я заговорил о США. Там военнопленные получали три тысячи килокалорий в день. И, конечно, никакой дистрофии или куриной слепоты и, уж тем более вшей в лагерях для военнопленных у американцев не наблюдалось. Надо понимать, что вши являются предпосылкой к сыпному тифу. Поэтому лучше эффективно бороться со вшами, чем с серьёзными инфекционными заболеваниями. Но наши заботливые к людям командиры, вероятно, просто не понимали этого. Или просто были не в состоянии улучшить быт из-за… А из-за чего? Своей не компетенции? Разумеется, советские офицеры глубиной образования похвастать не могли. Но только ли в этом дело? Конечно, нет. Дело в самой советской системе, которая бестолкова по своей сути. Вспомним, хотя бы, наши профсоюзные собрания, с бесконечной борьбой за дисциплину, за трезвость. И так из месяца в месяц, из года в год. Просто какая-то умственная неполноценность системы.

А теперь, после этого отступления, зададим другой вопрос. Это какого же масштаба достигало воровство в советской армии, если мы не имели возможности своим бойцам давать в необходимом количестве витамины? Ведь по ленд-лизу мы витамины получали регулярно в очень большом количестве.

Кстати, если уж заговорили о советском концлагере, то как-то невольно вспомнился Солженицын с его бараками, которые остеклены. А вот землянки казармы в советской армии вовсе без стёкол. А наличие личных тумбочек в концлагере у заключённых! Это же вообще комедия. А зэки у Солженицына розовенькие как поросята, сытые, упитанные, толстощёкие и ни одного с куриной слепотой. И вообще у Солженицына в лагере питаются сытно. Особенно когда овсянку дают. Некоторые заключённые вообще порой пайку недоедают. Вот ведь как! Порой зэки и бегом бегают. Вот какие шустрые! Да и вообще нары у зэков перегорожены, наподобие отдельного купе сделаны. Просто все удобства для жизни. Разве что ванны не хватает. Вот такая ахинея по-советски у Солженицына. Астафьев быт столь глупо не изображает. И то хорошо.

Но оставим на время в покое медицину, Солженицына и вернёмся вновь к роману, где Астафьев доказывает, что ужасные условия существования солдат в учебном лагере вовсе не являлись особенностью лишь данного лагеря. Как пример автор приводит Тоцкие лагеря, где условия быта были намного хуже. Астафьев повествует о рухнувших перекрытиях землянок, где был погребён заживо личный состав. Наверное, не зря советская власть выбрала Тоцкие лагеря для испытания атомной бомбы в 1954 году. Возможно, атомная бомба помогла советской власти скрыть тот ужас, который происходил в данном месте, проклятом месте СССР. По крайней мере, в 2014 году об этом испытании атомного оружия, руководимого маршалом Жуковым, вообще нигде в средствах информации ничего не упоминалось. Напрочь, якобы, забыли про такой юбилей. И дело здесь не только в нежелании скомпрометировать лишний раз маршала Жукова, который командовал операцией с использованием ядерного оружия. Вероятно, были и более серьёзные причины.

О дисциплине в этом учебном подразделении, столь красочно изображённом Астафьевым, говорить не приходится. Это на уровне рядовой уголовщины. Хотя следует упомянуть о поголовном воровстве картошки солдатами отовсюду, где для этого была хоть какая-то возможность. Солдаты только и делали, что добывали себе пропитание. В казармах играли в карты на еду. Все помыслы солдат были зациклены лишь на еде. Жратву откапывали даже на помойках. Вот ведь как. А ведь это армия, не концлагерь. Вполне естественно вновь и вновь возникает вопрос, что же у нас, в СССР происходило в лагерях для заключённых? Естественно, не в тех, которые изображает Солженицын, где розовощёкие зэки.

Но вернёмся к книге, к этой «Яме». Что там происходило?

Воровали каждый день, воровали всё, что только возможно. А ведь в СССР, в юридической системе были самые жестокие наказания в мире. Вспомним закон о пяти колосках, когда крестьянина отправляли надолго в концлагерь за горсть зерна, унесённого с колхозного поля.

Да вспомним, хотя бы, фильм «Курсанты», поставленный по книге Тодоровского «Вспоминай не вспоминай», где лейтенанта отдают под трибунал за несколько килограммов овса. А в романе Астафьева бойцы порой совершают и более серьёзные кражи: воруют баранов, разворовывают поезд с овощами, продают свою форменную одежду.

Но, чтобы у читателя не осталось сомнения в подлинности изображённых Астафьевым деяний советского воинства, приведу как пример пару документов.

Первый документ. Это информационная записка заведующего отделом ЦК КП Белоруссии Гласова секретарю ЦК партии Белоруссии Эйдинову о ситуации в Могилёвской и Гомельской областях, которая была составлена 13 июля 1941 года. В частности в данной записке говорится о пункте формирования частей из бойцов советской армии, отставших от своих частей. Этот пункт располагался в Гусарском сельском совете. Бойцов там собралось шестнадцать тысяч человек. И какова же дисциплина бойцов?

«Ряд бойцов держит себя развязно, имеют место случаи, когда отдельные устраивают погром и грабежи окружающих колхозов.

Часть бойцов продаёт оружие по деревням».

О торговле оружием бойцами советской армии говорится и в докладной записке Первого секретаря Белоруссии Сталину. Название записки - «О некоторых важных аспектах войны». В этой же записке в частности говорится и о низком патриотизме советских людей. Например, докладывается о том, что в Орловском округе из 110 тысяч призывников лишь 45 тысяч явились на призывные пункты. Остальные попросту дезертировали.

Вот такое воинство. Хочу заметить, что в период Второй мировой войны ничего подобного не наблюдалось ни в одной армии мира. Нигде, ни в каком другом государстве солдаты не воровали съестное, не продавали с себя форму и уж, тем более, не рыскали по помойкам в поисках жратвы. Да и случаи дезертирства наблюдались в единичном масштабе.

Вообще, если говорить конкретно о советской армии, даже периода «развитого социализма», то жратва занимает там главенствующее положение. «Деды» по ночам жарят картошку или пекут блины, или жрут селёдку. В общем, всё то же самое, что в романе Астафьева. Конечно, не столь это было удручающе в мирное время развитого социализма, но, то же у нормального человека вызывало оторопь с чувством презрения.

Как видим, данный аспект быта вроде бы вполне правдив. Но так ли это? Меня, к примеру, в книге весьма позабавила сценка встречи группы солдат с генералом, командующим дивизией. Особенно мерзко выглядит вопрос генерала, обращённый к солдату доходяге, который на ходу жуёт подобранный с земли - заметим, с земли, - капустный лист. Что спрашивает солдата генерал? Вам что, товарищ солдат, не хватает еды? Невольно мне вспомнились байки про ничего не ведающего Сталина, которые распространяли в СССР после разоблачения культа личности и того, что творилось в советских концлагерях. Ну, ничего, оказывается, наивный вождь не ведал о тех ужасах, которые творили злые люди. Прямо слеза прошибала от жалости к наивному вождю, который по милости злыдней попал в нехорошее положение. Так и в романе. Оказывается хороший генерал вовсе и не ведал о том бедственном положении, которое творилось у него в дивизии.

А командир полка данного учебного подразделения так вообще из кожи вон лезет, чтобы как то улучшить рацион солдат. Вот как об этом «героическом поступке» командира полка повествует Астафьев.

«Полковник Азатьян со своими помощниками извлёк из выгодного стратегического расположения своего полка всё, что можно извлечь, надсадил нервы военным чинам в штабе округа, себя изодрал в клочья, но всё же поголовного мора, сокрушительного разгула болезней не допустил».

Да ведь «поголовного мора, сокрушительного разгула болезней» в армии и не должно быть. Тем более, что речь то идёт о тыловом учебном подразделении. Возникает вполне резонный вопрос, что же это за армия такая, где генералы не могут в спокойной обстановке тыла, где над ними не пролетают снаряды, не падают с неба бомбы, обеспечить элементарных бытовых условий людям, достойных человека. Что же это за условия существования такие, когда в казармах землянках температура как на улице, бойцы страдают болезнями мочевой системы. Другими словами, солдаты от постоянного нахождения на морозе просто не держат мочу, постоянно ссатся.

Но вернёмся к полковнику Азатьяну. Что же такого придумал отец-командир, чтобы улучшить жизнь своих солдатушек. Да, оказывается, полк послали в местный колхоз на уборку урожая. Это посреди зимы. И вот, это воинство, от которых разит мочой, которые носят на себе огромные колонии вшей, у которых целый набор всевозможных заболеваний, едут в колхоз, как в санаторий. Работают там две недели. Здоровье, конечно, укрепили. Уже не зомби, а богатыри. Но дело не в этом. Меня что забавляет в данной ситуации. Поголовная любовь к этому вшивому воинству местных девок. Можно подумать, что в колхозе до прибытия этого полка вовсе не было мужчин, парней. Девки просто вошли в ажиотаж или в раж. А что, у девок, женщин близкие, родные, мужья, парни не воюют на фронте? А эти провонявшие мочой, обсыпанные вшами салаги что, первые парни, кого они видят в своей жизни? Выходит так, потому что все просто как кролики переснашались. Да и рацион в этом колхозе оказывается весьма богатый. И это несмотря на войну. И никого нет золотушных или с водянкой мозга.

Но вернёмся вновь в учебный лагерь. Бог с ним, с колхозом.

Вот изображение солдата, который постоянно, как рефрен, твердит, что у бар бороды не бывает. Вроде бы забавно. Ну, мало ли что вбил себе в голову безграмотный рядовой. Только не всё так безобидно. Ведь повсюду в этом учебном подразделении развешаны портреты Маркса, Энгельса, Сталина, Ленина. Другими словами, вся эта болтология рядового является как бы воздействием на подсознание остального коллектива. Маркс не барин. Энгельс не барин, да и дедушка Ленин не дворянин. Ну а об отце народов Сталине вообще никто, конечно, не посмеет плохо думать, несмотря на то, что у отца народов бороды-то как раз и нет.

Впрочем, всё это мелочи, по сравнению с разговорами, которые ведут офицеры по поводу приказа 227. Когда читаешь роман с этим эпизодом, то невольно хочется вопросить автора: «А ты сам-то читал этот приказ»? Ведь дело то не в том, что «ни шагу назад», а в том, что этот приказ чохом делал заложниками семьи и родных военнослужащих. А как сказать по-другому, когда близкие пленённого офицера автоматически подвергаются аресту. Как человек попал в плен, никого не волнует. Всё - изменник родины, а, стало быть, и семья твоя должна гнить в концлагере. А вот на данном-то аспекте, на переживаниях офицеров и солдат на репрессиях относительно их близких, Астафьев внимание и не концентрирует. Вот это и есть просоветская писанина. Впрочем, задолго до приказа 227, который появился в июле 1942 года, был и приказ 270 от 16 августа 1941 года. Вот этот приказ августа 1941 года и делал чохом заложниками всех родных и близких военнослужащих советской армии.

Кстати, хочу заметить, что в мире за весь период войны не было государства, где бы военнослужащие понуждались к храбрости и мужеству страхом за судьбу своих близких, кроме, разумеется, нашего. СССР относительно данного положения был впереди планеты всей. Да что там впереди. Сзади-то никого и не было. СССР был единственной страной, который объявил жён, детей, родителей, бабушек, дедушек, братьев и сестёр воюющего воина заложниками, которых в лучшем случае, если их близкий лишь солдат, лишали материальной поддержки государства. Но если в плену оказывался офицер, то его близких ждали более суровые репрессии, людей сажали в тюрьмы и отравляли в советские концлагеря, а то и расстреливали. Как, например, были уничтожены родные генерала Карбышева, до того, как его советская власть признала героем.

Но в романе Астафьева офицеров такие мелочи вовсе не волнуют. Бравые офицеры просто так и рвутся в бой. Конечно, такие настроения весьма похвальны для офицера. Только возникает вполне резонный вопрос, почему же такие сознательные офицеры не могут добиться элементарных человеческих условий быта для своих подчинённых в условиях глубокого тыла?

А как Астафьев изображает политработников? Ну, этакий вредный гадёныш, который слишком уж чрезмерно докучает людям лозунгами, транспарантами и прочей идеологической ахинеей. Да ведь дело то не в плакатах, а в том, что эти самые политруки да и остальные командиры в тридцатые годы, да и вообще во все временна советской власти проводили самую активную политику очищения армии от служивых царской армии, от людей не пролетарского происхождения. Другими словами, все эти политработники руководили политическим геноцидом, который СССР проводил в частности и в армии, а не только на гражданке. Вот об этом-то Астафьев как раз и умалчивает. Хотя писатель даёт изображение культурного и образовательного уровня советского бойца. Например, на политзанятиях солдат просят показать на карте мира расположение Великобритании.

Хотя мы и хвалились постоянно о высоком уровне образования в СССР, но, как сами понимаете, такого рода вопросы говорят, абсолютно утверждают об обратном. Да что там военное время. Я вспоминаю наши политзанятия, где солдат просили показать на карте местоположение Москвы. А сколько было в части солдат, которые, имея аттестат о среднем образовании, практически не знали русского языка.

У нас, на территории военного городка тоже было много портретов советских военных деятелей, маршалов, которые гляделись иконоподобно: такие благообразные, мудрые. И вот когда я глядел на физиономии этих маршалов после очередного политзанятия, то невольно порой задавал себе вполне закономерный вопрос. Что же это за государственные деятели, которые не могут поднять вопрос о положении в школьном образовании? А как иначе?

Но, если уж я упомянул про обилие портретов в советской армии всевозможных руководителей армейских и партийных, то, пожалуй, не лишне высказать и мнение по данному положению вещей. Такое обилие портретов маршалов и партийных работников, скорее всего, говорит об элементарном скудоумии, безграмотности политработников советской армии. В самом деле, вдумаемся, что будет чувствовать солдат салага, глядя на портретные физиономии людей о которых он вообще ничего не знает: ни кто родители данного маршала, ни… Да что перечислять все эти «ни», когда вполне хватает одного слова «ничего». Так вот, представим себе такого салагу, которого утром, до подъёма разбудили старички и заставили мыть полы в казарме, пиная нерадивых сапогами или ударяя пряхой ремня. Потом у такого салаги в столовой отобрали кусок белого хлеба, кусок сахара, кусок масла, оставив тому одну лишь кашу, которую он запивает несладким чаем. И что этот затюканный салага будет думать про эти лощёные физиономии на портретах? Да ничего хорошего. Другими словами, своими бездарными агитками политруки формировали антисоветские настроения у военнослужащих. Что же после этого удивляться обилию советских солдат, которые с оружием в руках воевали на стороне врага. А ведь таких было в ту войну больше, чем партизан.

Но, наверное, хватит об этой учебке, или яме, как назвал её Астафьев. Скажу, забегая вперёд, как всё это воинство ехало на фронт.

«На всём протяжении пути воинского эшелона население его неутомимо промышляло: меняло, торговало, воровало, мухлевало на продпунктах, норовя пожрать по два раза.

Ловкий народ начинал делать налёты на лесопилки, встречающиеся по пути, попутно прихватывая всё, что плохо лежит. Когда заехали в степные приволжские районы - доски и всякое дерево вовсе уж на вес золота пошли».

Оторопь берёт, когда читаешь всё это. И ведь это не фантазия автора. Это гольная правда. Более того, скорее всего эта далеко не полная правда. А то, что данное изображение маршевых частей является правдой, Астафьев доказывает в довольно объёмных комментариях. Я не буду затрагивать эти воспоминания солдат советской армии, хотя бы потому, что уже выше привёл документальные подтверждения очень низкой дисциплины в советской армии. Собственно такую армию и армией то назвать немыслимо. Банда уголовников. А как иначе можно охарактеризовать людей, делающих налёты на государственные предприятия, с целью захватить побольше материальных ценностей. Это по всем законам жестокого СССР каралось расстрелом. Групповой бандитизм в военное время. Какие могут быть комментарии?

Поэтому оставим разговоры о первой части романа и перейдём ко второй, которую автор назвал коротко «Плацдарм». Моё мнение по поводу второй части романа вот какое - лучше бы Астафьев вовсе не брался за изображение военных действий. Конечно, Астафьев фронтовик. Но, если говорить откровенно, то войны автор абсолютно не знает. И это не парадокс. Да, Астафьев служил в артиллерии, был и связистом, видел дороги войны. Но этого далеко недостаточно. Чтобы знать явление, в частности и войну, необходима большая грамотность, которой у автора просто нет. Астафьев просто понятия не имеет о весьма серьёзных аспектах войны. Например, Астафьев абсолютно не понимает, что такое штрафные части в советской армии. Дело даже не в том, что у него в штрафном соединении вместе находятся и рядовые и офицеры. Хотя согласно приказу 298 от 28 сентября 1942 года, регламентирующим положение о штрафных батальонах и ротах и штатов штрафного батальона, роты и заградительного отряда действующей армии, офицеры и рядовой состав штрафников не могли находиться вместе. Штрафники офицеры находились в штрафных батальонах, а штрафники рядовые в штрафных ротах. Но дело даже не в этом, а в том, что автор изображает штрафные части как бы те же, обычные армейские подразделения, которые лишь воюют на трудных участках фронта до своей гибели на поле боя или до первого ранения. Но это далеко не так. И что такое вообще трудный участок фронта? Где легко на передовой? Впрочем, были участки, где люди погибали чаще. Например, стрелки самолёта ИЛ-2 погибали в семь раз чаще пилотов, потому что сам лётчик находился в бронированной кабине, а вот стрелок располагался за бронированным коконом и потому был очень уязвим. Поэтому стрелками на самолёты ИЛ-2 зачастую сажали штрафников. Тем более, что и сами-то лётчики гибли зачастую раньше совершения семи вылетов. Недаром же этих самолётов было уничтожено за войну тридцать три тысячи. Восемь с лишним тысяч в среднем за каждый год войны.

Но Астафьев правильно замечает, что штрафников часто посылали просто в качестве смертников. Например, штрафниками разминировали мины перед позициями врага. Тут надо понимать, что миноискателей у нас было очень мало. Вообще электроника в СССР была развита очень плохо: на самолётах не было радиостанций, на танках тоже не было радиосвязи, аппаратура для связистов была ненадёжна и тяжела. Но вернёмся вновь к штрафникам, которых советская власть использовала не только для разминирования подходов к вражеским позициям, но при помощи штрафников так же выявляли огневые точки врага. Но Астафьев не упоминает о том, что штрафникам не предусматривалось ни гранат, ни автоматического оружия, ни пистолетов. Единственное, что им выдавали, так это винтовки старого образца. Нельзя же было посылать на мины совершенно безоружных людей, иначе бы немцы это сразу же использовали в своей пропаганде. А так вроде бы воинская часть идёт в атаку и попадает на минное поле, но не останавливает наступления, потому что гибель от мин не превышает гибели от пулемётов. Маршал Жуков после войны Эйзенхауэру так и говорил, что советская армия не прекращает наступательного действия, попав на минное поле. И приводил тот довод, который я упомянул выше. Маршал Жуков не тот человек, который брякает незнамо что. Тем более иностранному генералу. Я не буду здесь много рассуждать о советских штрафниках, скажу лишь одно - этих людей пускали вперёд лишь в пределах досягаемости пулемётов заградительных отрядов и снайперов НКВД. Штрафники в советской армии считались самыми ненадёжными частями. А какое мнение может быть у советского руководства к людям, приговорённым на пятнадцать лет тюрьмы, которые заменили на три месяца штрафного подразделения? А у Астафьева штрафники это те же боевые части, да ещё форсирующие реку, то есть оказывающиеся вне поля зрения пулемётчиков и снайперов НКВД.

А вообще, если касаться штрафных подразделений, то вполне уместно задать вопрос другого порядка. Почему о штрафных частях буквально всё было засекречено? Ответ прост. Штрафные подразделения являлись обычными смертниками. Оттуда никто не возвращался живым. Советская власть просто не могла допустить разглашения информации очень сильно компрометирующую советскую власть, информации, которую она столь тщательно скрывала от народа. Поэтому, даже если кто и оставался в живых в данных подразделениях из переменного состава, то есть из самих штрафников, то их просто уничтожали. Но это уже моё личное мнение, которое я, конечно, не могу подтвердить документами. Но, оставим тему штрафников, которую столь лживо изобразил в своей книге писатель. Перейдём к другим сценам романа, сценам, от которых просто оторопь берёт у нормального человека.

Например, в романе медсестра доведена до полного отчаяния и кончает жизнь повесившись. А почему женщина решила покончить счёты с жизнью? Да потому что её насилуют гамузом, за человека не считают. И, может быть, кто-либо понёс ответственность за свои деяния? Никто. И дела уголовного не завели. То есть человека опустили на самый низ. А ведь это медсестра, которая жизнь спасает людям. Но за неё даже никто не заступился. Это что же за армия?! Это банда уголовников. А советские офицеры вообще, какую роль в данном случае играют? Может быть, так же принимали участие в групповухе? Или наши мужественные и порядочные офицеры боялись своих солдат? Никому неохота получить пулю в спину.

И вот когда читаешь такие дикие сцены, то вполне закономерно возникает вопрос: «А как же вели себя наши солдаты с женщинами, в освобождённом от немцев районе»? Ну, счёт изнасилованных женщин в самой Германии шёл на миллионы. Это признанный официоз. А в других странах как себя вели советские солдаты? А как вели себя советские солдаты со своими согражданами на освобождённой территории. Я не говорю о работницах, которых немцы доставили из СССР. Я имею в виду Украину, Белоруссию и прочие советские республики. Ведь всё население СССР, оказавшееся под оккупацией, у нас считалось гражданами третьего сорта. Ведь этих людей и государство не считало уже полноценными гражданами страны советов. Так как к женщинам с этих территорий относилась советская армия?

Но, не будем гадать и вновь поговорим о состоянии медицины в советской армии. Как медицинское обеспечение изображает Астафьев? На несколько тысяч человек две санитарки. Да и то они не имеют возможности переправляться часто на другой берег, который удалось отбить у немцев. Другими словами солдаты на плацдарме просто находятся без всякой медицинской помощи.

Вообще сцены с медицинским обеспечением у Астафьева порой просто нелепы до дикости. Например, раненого бойца переправляют с плацдарма, с другого берега реки. А дальше начинается вообще цирк. Тяжелораненого солдата его товарищу приходиться самому в кромешной темноте тащить до медсанбата. Почему? Что, никто не в состоянии помочь? Ведь это уже территория, где нет немцев. Идиотизм полный.

Когда я читал книгу Астафьева, то невольно неоднократно вспоминал фронтовой дневник военного врача Генриха Хаапе. Как можно охарактеризовать работу батальонного врача? Прекрасная работа. Никто в одиночку не тягает бойцов с поля боя. Это делается двумя санитарами: быстро, слажено, грамотно. В батальоне врач с высшим образованием заведует медицинским обеспечением. Кстати, в немецком лазарете медсёстрами работают и русские женщины. Я не о дальнейшей судьбе этих женщин, которые просто будут убиты НКВД, а о том, что никто этих медсестёр не насилует. Вообще немцы никого не насиловали. По расистским законам немцам просто запрещалось иметь половое сношение с «неполноценной расой». Но дело даже не в немецком законодательстве, которого Астафьев совершенно не знает, а в том, что и при медпункте к русским медработникам было просто человеческое отношение.

Если уж я затронул столь щекотливую тему, как отношение к женщине в советской армии и в немецкой, то Астафьев, изображая немцев, воевавших в Африке, повествует о немецких публичных домах, где солдат обслуживают негритянки. Такого никогда не было. Данную фальсификацию вполне обоснованно можно назвать нечистоплотной. В немецких борделях работали немки, только немки. А вообще у немцев в армии женщин не было. Они стали там появляться лишь в сорок четвёртом году. Это были в основном зенитчицы.

Но, если уж я вспомнил книгу немецкого врача, то нелишне сказать о том, как Астафьев изображает немецких солдат, вообще немецкую армию. Лучше бы он этого не делал вовсе, настолько это выполнено примитивно неумно. Одна сцена пленения немецкого самолёта чего стоит. Наши славные истребители берут в окружение немецкий самолёт и заставляют того приземлится на советский аэродром. Надо же, какие асы и как беспомощен немецкий пилот. Невольно вспоминаются мемуары немецкого лётчика Руделя, который летал на бомбардировщике Ю-87, так называемой «штуке». Этот лётчик совершил более двух тысяч боевых вылетов, бывал неоднократно подбит, но всё это были осколки зенитных снарядов. Ни один сталинский сокол за всю войну так ни разу и не попал в самолёт Руделя. Вот таким мастерством обладали советские пилоты. Кстати, сам Рудель, хотя и летел на бомбардировщике, на своём самолёте уничтожил более десятка советских истребителей. Кажется одинннадцать.

Кстати, Астафьев весьма карикатурно изображает немецких солдат. Хиляки, ничтожества. В связи с этим хочется сказать, что тот же великолепный ас Рудель, который уничтожил на своей «штуке» одних только советских танков более пятисот, был весьма щуплого телосложения. Таким же щуплым, неказистым выглядел и другой немец танкист Отто Кариус который подбил более стапятидесяти советских танков.

Вообще, если рассматривать асов немецких и советских, неважно каких родов войск, то советские асы сильно проигрывают немцам. Но у Астафьева советские бойцы просто непобедимы, просто чудо богатыри. На боеспособность этих богатырей не влияет даже наличие заложников из их близких. Просто чудеса творят наши ребята. Как только семьдесят миллионов советских людей под немцем остались? Особенно чудеса ловкости проявляют наши солдаты при добычи жратвы. Наши чудо богатыри совершают вылазки к немцам, воруют у тех в больших количествах харч и пируют. Оказывается, у каждого немца ранцы просто набиты едой. Вот ведь как.

Вообще, когда Астафьев изображает подвиги советских солдат, то данные картины вызывают у меня ассоциации с фантазиями детдомовских детей, которые наделяют своих воображаемых папулек невероятными качествами суперменов, настолько всё это примитивно и наивно.

Но, чтобы не быть голословным по вопросу о геройстве советских солдат и офицеров, приведу выдержку из доклада генерал-лейтенанта С. А. Калинина Военному совету Западного фронта. Этот доклад, составленный 25 сентября 1941 года, носит название «Некоторые выводы из опыта первых трёх месяцев войны и характер ближнего боя».

Вот, например, генерал даёт статистические данные о двадцати тысячах человек, прошедших госпиталя Западного фронта.

И какая же выявилась картина?

«Пулевых ранений - 45%, тогда как участие ружейно-пулемётного огня ничтожно. Ранения в конечности достигают 77%, из них в верхние конечности 67%, в нижние конечности - 33%. И что интересно, из числа ранений в верхние конечности 65% приходится на левую руку».

Какие выводы можно сделать из данной статистики? Понятно какие.

А вот поведение советских офицеров, которое показывает данный доклад для служебного пользования.

«Отдельные командиры уходили от своих подразделений, оставляя красноармейцев на волю случая.

Срывание знаков различия, петлиц - приняло широкие размеры. Даже часть старшего комсостава подвержена этому позорному явлению».

Докладная записка весьма объёмная, но, думаю, всё понятно даже из этого малого, что я привёл в качестве примера.

Кстати, Астафьев, изображая немецкую армию, демонстрирует по данному вопросу элементарную безграмотность. Например, Астафьев просто понятия не имеет, что все военнослужащие немецкой армии получают абсолютно одинаковый рацион, паёк. И генерал и рядовой немецкой армии имели один рацион. Это было личное распоряжение Гитлера.

Собственно катастрофическую безграмотность Астафьев демонстрирует и о советской армии. Например, Астафьев изображает солдата болгарина. Красивый, подтянутый парень.

По этому поводу стоит привести как пример выдержку из директивы Генерального штаба красной армии командующему западным особым военным округом генералу армии Павлову о разработке мобилизационного плана, которую генерал получил до начала войны, в марте 1941 года.

«Военнообязанным запаса, в том числе и начальствующего состава, следующих национальностей: немцев, поляков, румын, финнов, болгар, турок, японцев, корейцев и китайцев - к войсковым частям и учреждениям не приписывать».

Как видим, никаких болгар в армии быть не могло. С документом не поспоришь.

Такие ненадёжные национальности не только в армию не брали, но и вообще объявляли диверсантами и шпионами и миллионами отправляли в места, где Макар телят не пас. Так, например, было с немцами, согласно указу Президиума Верховного совета СССР «О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья». Этот указ вышел уже в августе 1941 года.

Какая армия, если среди них «имеются тысячи и десятки тысяч диверсантов и шпионов». А как у нас, в СССР поступали с диверсантами и шпионами? Но, Астафьев, вероятно, этого совсем не знает. А может, знает, но умышленно вводит читателя в заблуждение. Ведь в романе Астафьева слишком часто мелькает словечко «славяне» применительно ко всей советской армии. А ведь СССР многонациональное государство. Что, одни славяне воевали в советской армии? Конечно, нет. Хотя в СССР и была депортирована шестьдесят одна народность, но и в армии оставалось много солдат не славянской национальности.

Кстати, о не славянской национальности. У Астафьева как образец стойкого бойца изображены казахи. Ну, просто исключительно надёжные люди, стойкие солдаты. Вероятно, Астафьев совершенно даже и не слышал о таком явлении в СССР, под названием «Малый октябрь». Если кто из читателей не в курсе, то поясню. Когда у нас, в СССР стали организовывать колхозы, а это поветрие происходило в тридцатых годах, то в Казахстане началась широкомасштабная резня, которую организовала именно советская власть. Ведь что такое казахи? Это кочевники. Каждая семья владела порядка несколькими тысяч голов скота. И вот, когда началась коллективизация, то возник вопрос, а как поступить с этими кочующими буржуями, которые вдруг не захотели лишаться своих животных и ринулись спасаться от повальной коллективизации за рубеж: кто в Афганистан, кто в Китай. В общем, кто куда. А что сделали мы. Поставили вдоль границы войска и стали расстреливать кочевников из пулемётов. Счёт жертв красного «Малого октября» шёл на миллионы. И что интересно, советская власть в результате проведения этой акции уничтожила помимо всего всё поголовье верблюдов в Казахстане. Ведь что такое верблюд для казахской семьи? Это как грузовик, на верблюдах семья перевозила все свои пожитки. Так вот, чтобы люди никуда ничего не перевозили, всё поголовье этих «кораблей пустыни» и уничтожили. Потом, конечно, этот массовый беспредел геноцида был списан на местных чиновников. Многих расстреляли. Что же, мавр сделал своё дело, мавр может умереть.

А вот у Астафьева казахи ничего и не ведают об этой резне, более того, эти солдаты являются просто самыми надёжными бойцами. Вот ведь как.

Но, честно говоря, перечислять все ляпы романа Астафьева весьма и весьма утомительно. Одно название второй части романа "Плацдарм" уже вполне характеризует книгу. Почему? Дело в том, что у немцев на советском фронте постоянно находилось приблизительно три миллиона человек. А вот у нас наверняка раз в десять больше. Напомню, что у нас ежемесячно на фронт отправлялось приблизительно два миллиона человек. Ежемесячно! Официально советская армия имела численность десять миллионов. Но что такое советский официоз мы все, особенно те, кто жил в СССР, знаем очень хорошо. Мы вели наступление массово. Наши безграмотные генералы брали численностью. Наваливались гамузом на огромном участке фронта. Потери были огромны, но зато генералы приобретали ореол великих военачальников. Ведь наши потери не только при отступлении исчислялись миллионами, но и при наступательных операциях было то же самое. Астафьев сам изображает реку, которую форсирует советская армия, буквально забитую трупами советских воинов.

Поэтому о потерях стоит сказать особо. Для этого обращусь к истории Англии. Возьмём, хотя бы Первую мировую войну, наступление англичан на Сомме. Немцы уничтожили девятнадцать тысяч британцев. Так такие потери привели к правительственному кризису. Другими словами, народ потребовал отставки правительства. А вот советские генералы за десять километров отвоёванной территории, все поголовно бы стали героями Советского союза. Тем более, что девятнадцать тысяч, по советским меркам, даже и потерями то нельзя считать. Недаром же наши полководцы как рефрен любили повторять одну сакраментальную фразу: «Бабы после войны ещё нарожают».

Но, несмотря на чудовищные вещи, которые сам же и Астафьев изображает, писатель постоянно долбит прямым текстом о том, что «красная армия всех сильней», всех лучше. Это что, шизофрения или глупость малограмотного человека? А может привычное советское лицемерие?

Как бы там ни было, читать Астафьева после его романа «Прокляты и убиты» у меня желания нет. Конечно, я бы почитал романы американских авторов о Второй мировой войне, по которым поставлено столько замечательных фильмов, но эти романы наша цензура просто не допускает до российского читателя. А зря. И нашим писателям романистам неплохо бы поучиться у американцев творить настоящую литературу о войне на уровне шедевров, а не на уровне политического ширпотреба, которым так сильна советская литература.

22 июня 2016 года исполнилось 75 лет со дня начала Великой Отечественной войны. Память о ней осталась в документальных материалах, хрониках, в снимках военных фотокорреспондентов, в мемориалах и обелисках, в сердце тех, кто пережил войну и тех, кто хранит её в своих семейных альбомах и преданиях.

Самым важным источником информации о войне стала книга. Правду о войне донесли до нас советские писатели, которые находились на фронтах в качестве военных корреспондентов. Не секрет, что советский политический режим требовал от авторов непременного присутствия линии коммунистической партии и её роли в совершении подвигов и героических поступков. Так и случилось, что истинно правдивых книг о войне, отразивших не официальную версию событий, а реалии, действительный ужас и кошмар того, что случилось 75 лет назад, не так уж и много. Одна из таких книг - роман Виктора Астафьева «Прокляты и убиты». Но прежде чем рассказать о романе и о том, какой след он оставляет в сердце читателя, хотелось бы несколько слов написать об авторе.

Виктор Петрович Астафьев (1924-2001) рано потерял маму, воспитывался в детском доме, окончил ремесленное училище. На фронт ушёл добровольцем в 1942 году, был тяжело ранен, войну закончил в 1945 году. После войны работал слесарем, грузчиком, окончил вечернюю школу. Литературные способности позволили Виктору Петровичу закончить Высшие литературные курсы в Москве. Астафьев писал и для детей, и для молодёжи, и для взрослых. В его литературном багаже множество рассказов, повестей, романов. Моё знакомство с его творчеством началось, к великому сожалению, уже в зрелом возрасте, когда вместе с детьми мы прочитали рассказ «Зачем я убил коростеля?» Рассказ очень расстроил и меня, и моих детей, так правдиво автор описал детскую жестокость и так искренне покаялся в конце за тот давний детский недостойный поступок.

И вот совсем недавно в Интернете попался видеоролик о встрече Виктора Петровича Астафьева с его другом Георгием Жжёновым. Встреча неофициальная, за столом, съёмка любительская. До глубины души потрясло то, что говорил писатель о войне. Совсем не то, что говорили в советской школе мои учителя литературы. Совсем не то, что мы читали в газете «Пионерская правда»… Совсем не то, что показывали в иных советских фильмах о войне. Не скрою, речь писателя меня немного расстроила табуированной лексикой, которой он то и дело пользовался. Он говорил о той войне, которую видел и прошёл сам!

Приведу отрывок рассуждений Виктора Петровича: «У нас же несметные богатства и самое бесценное богатство - русский многотерпеливый народ. Уж расходуют его, расходуют, жгут возле домен, мартенов, коксовых батарей, морят его, как таракана, медной, алюминиевой и всякой химической отравой, вот уж и радиацию на него напустили, а он всё ещё тащится на работу, ещё исполняет, пусть уж и худенько, «свой долг» в армии » . Наверное, именно в тот момент возникло непреодолимое желание «почитать Астафьева».

Выбор пал на роман «Прокляты и убиты ».

Первая часть - «Чёртова яма» была написана в 1992 году, вторая «Плацдарм» - в 1994. В первой части описывается жизнь новобранцев в военном городке в Сибири, где они должны пройти боевую и политическую подготовку и отправиться на фронт. Вторая часть повествует об обороне Великокриницкого плацдарма во время переправы через Днепр.

Сказать, что роман потрясает - это ничего не сказать. Он выворачивает мехом внутрь, он ошеломляет кровавой правдой о том, что на самом деле творилось на передовой, о гигантских нелепых потерях и смертях, на которые посылали солдат военачальники только лишь для того, чтобы отправить «красивый отчёт» в Кремль. Писатель становится, по мнению литературного критика Н.Ивановой, буквально жестоким: нет для него героики (в привычном понимании) на войне, а есть полный разрыв со стереотипами и клише «военной прозы». В чёртовой яме, где господствуют и гнев, и смех, и страх, и горе, и смерть по приказу согласно директивам товарища Сталина, совсем не «парни бравые, бравые, бравые» прилежно готовятся к военным действиям, а выживают голодные, холодные, вшивые, насквозь простуженные и больные кишечными инфекциями вчерашние школьники. А нам-то рассказывали, что для солдат были выстроены отличные тёплые казармы, клубы, санитарные лазареты, уютные столовые, бани, пекарни, чтобы, как говорится, всё для фронта, всё для победы… Астафьев настолько ярко и хлёстко описывает всё то, что пришлось пережить в чёртовой яме новобранцам, настолько вживается в образ рассказчика, который с этими новобранцами ест из одного котелка, что нет повода ему не верить. Когда я слышу из уст некоторых, мол, «Сталина на вас нет», я с содроганием вспоминаю эпизод о расстреле братьев Снегирёвых и дальнейшую судьбу их матери, вина которой была лишь в том, что она мать приговорённых к смерти за дезертирство. Хороши дезертиры, смотавшиеся к маме за харчами и через сутки вернувшиеся в расположение. Но товарищ Сталин не зря указы подписывал, и пустили в расход братишек, закопав как собак в щель-могилу…

«И был еще краткий миг, когда в строю батальона и по-за строем увидели, как старший брат Еремей решительно заступил за своего брата, приняв в грудь почти всю разящую силу залпа. Его швырнуло спиной поперёк мёрзлой щели, он выгнулся всем телом, нацарапал в горсть земли и тут же, сломившись в пояснице, сверкнув оголившимся впалым животом, вяло стёк вниз головой в глубь щели. Брат его Сергей ещё был жив, хватался руками за мёрзлые комки, царапал их, плывя вместе со стылым песком вниз, шевелил ртом, из которого толчками выбуривала кровь, всё ещё пытаясь до кого-то докричаться. Но его неумолимо сносило в земную бездну, он ногами, с одной из которых свалился ботинок, коснулся тела брата, опёрся о него, взнял себя. Чтобы выбиться наверх к солнцу, всё так же ярко сияющему, золотую пыльцу сыплющему. Но глаза его, на вскрике выдавившиеся из орбит, начало затягивать плёнкой, рот свело зевотой, руки унялись, и только пальцы никак не могли успокоиться, всё чего-то щупали, всё кого-то искали...»

Перечитывая эти строки из романа, невозможно остаться равнодушным, и стылый морок падает на сердце, когда вспоминаешь: «Сталина на вас нет...»

Конечно, в романе есть и солдатский юмор, и любовь, и братская дружба, но все-таки роман настолько драматический, что людям сентиментальным и воспринимающим написанное буквально его лучше не читать.

Чем стал роман для меня?

Наверное, первой книгой о ТАКОЙ войне, которую я представляла несколько иначе. Он отозвался горьким вкусом понимания того, что находится вне пределов человеческого сознания. Вне пределов разума, здравого смысла и жизненного ориентира. Закрыв книгу на последних строчках «остатки немецких дивизий подавят гусеницами танков, дотопчут в снегу конницей, расщепают, разнесут в клочья снарядами и минами преследующие их советские войска » , я поняла, что для меня война отныне станет тем же, чем и для великого писателя Виктора Петровича Астафьева. Его правда стала моей правдой, а настоящую правду знает только Бог…

«Прокляты и убиты»:
правда или провокация?

Москва, «Терра», 1999. В. Астафьев, «Избранное». «Прокляты и убиты».

На днях в библиотеке нашего института у меня случился разговор с одним пока мало кому известным писателем. Мы спорили о целесообразности использования ненормативной лексики в литературе, и меня заставил задуматься такой аргумент собеседника, что-де без мата, крови и порнографии нынче теряется актуальность. Литератор ретировался, оставив меня с новыми мыслями в ожидании книг, в которых, по части отсутствия брани, я просто не сомневалась...
Каково было мое изумление, когда уже дома я открыла библиотечный экземпляр одного из позднейших произведений Виктора Астафьева "Прокляты и убиты" и в начале первой части ("Чертова яма") натолкнулась на мат!
Этот роман, написанный в период с 1990 по 1994 годы, - самый значительный труд последних лет Астафьева. Книга вызвала долгие дискуссии. "И не случайно", - подумала я...
С самого начала я никак не могла поверить, что, во-первых, у меня в руках военная проза, а во-вторых, что вышло сие творение из-под пера Астафьева. И не в том же дело, что книга написана аж через 50 лет после Великой Отечественной. Давность почти незаметна, напротив, картины столь яркие, описания - детализованные, что создается ощущение сопричастности разворачивающимся событиям, присутствия там, в Сибири 42-43 годов, вместе с мальчишками 21 запасного пехотного полка, вырванными из дома незаконно, не вовремя, вместо кого-то. Многие из этих ребят больны и долго в казарменных условиях протянуть не смогут. Поезд, выбросивший их здесь, равномерно стучит колесами, уносясь куда-то в неведомые дали; отвратительные запахи, въевшиеся в одежду и самое природу, не дают дышать; и неровным строем идут в слышимом, обоняемом и осязаемом пространстве новобранцы. А я как будто с ними.
Нет, Астафьев меня не жалеет. Не утаивает омерзительных подробностей солдатского быта. Кажется, роман написал окончательно выведенный из себя человек, от злости и обиды кричащий самые нелицеприятные вещи, старающийся словами сразить читателя наповал, как русский пулеметчик - фашиста. Астафьев буквально расстрелял меня руганью, как допустимой в печать, так и нецензурной: солдаты плюются пошлостями, ничуть не стесняются, а я никак не могу закрыть на это глаза и уши заткнуть. Хочу развернуться и убежать, догнать поезд и умчаться с ним куда угодно, лишь бы не остаться тут.
Я вовсе забыла, что могу захлопнуть книгу. Захватывает роман. И будет захватывать. Актуален потому что.
«Самая правдивая книга о войне». Нет, если бы она была просто о войне, хватило бы и одного абзаца: «...потери, беды, похороны, слезы женские, нары из жердинника, оторопь от летней столовой, смрад и угарный дым в казарме, теснящая сердце тоска», - разве не исчерпывающе? Это – о войне. Но Астафьеву этого мало. Он о людях хотел сказать. О тех, кто как бы сражался на одной стороне. Подчеркиваю: как бы на одной стороне.
Роман получился нетрадиционный, с позволения сказать, антивоенный. В центре не борьба СССР с гитлеровской Германией, - об этом уже так много и подробно написано, что нынче даже имена перечислять бессмысленно: они на слуху. Нет, Астафьев повторяться не собирается. Он кардинально меняет угол зрения, и пишет о войне внутренней, той, о которой обычно не говорят, как будто и не было ее. И в погоне за натуралистичностью часто перегибает палку. Хотя, с другой стороны, читатель бывает столь невнимателен, что всеми правдами и неправдами приходится пробираться в поле его зрения. Чем, видимо, и занимается Астафьев.
Неоднозначен роман. Чем больше я о нем думаю, тем дальше мое нынешнее впечатление от первоначального. Скажем, сперва я возмущалась: это ж надо так открыто ненавидеть советскую власть! «Начавши борьбу за создание нового человека, советское общество несколько сбилось с ориентира и с тропы, где назначено ходить существу с человеческим обликом, сокращая путь, свернуло туда, где паслась скотина. За короткое время в селекции были достигнуты невиданные результаты, узнаваемо обозначился облик советского учителя, советского врача, советского партийного работника...» и далее о советском суде, "самом гуманном суде в мире! Ура!" Это не мои выводы, отнюдь не претендующие на истинность, а слова самого автора, открытое неприятие политики, проводимой советским руководством. И когда через каждые несколько страниц я неизменно встречала подобные сентенции, во мне все тверже укоренялась догадка: это чистый антисоветский роман. И мат, появляющийся еще чаще, - открытое фи советской цензуре. Справедливо?
А вот нет! Если отталкиваться от таковых умозаключений, приходится признать, что русский народ - невинная жертва, задавленная гнетом тоталитаризма, лишенная всех прав и вечно страдающая из-за чьего-то самодурства. И вот этот вывод губительно ложен. Разберемся?
С одной стороны, в руководстве военных частей сидят люди а) некомпетентные; б) ленивые; в) блатные. Их наплевательское отношение к боеспособности подчиненных рот поражает. В то же время, есть командиры, готовые грудью встать на защиту своих ребят, всеми силами пытающиеся навести хоть какой-то порядок и - иногда - поставить на место зарвавшихся военачальников. Надо, однако, заметить, что людей первого типа больше нежели второго.
А что творится в неофицерском составе? «Вонь хлорки и карболки смешивалась с давно устоявшимся в казарме запахом мочи, нечистого, потного тела, смоченной грязи на полу, запах конюшни был... густ и сногсшибателен». Очень сомневаюсь, что офицеры специально приходили в казармы справить нужду.
Почему в казарме невозможно жить? Почему уборная (слово малоподходящее, но я не хочу выходить за рамки приличия) из добротного сооружения превратилась в нечто, даже пахнущее невообразимо, от короба коего постоянно отдирают доски на дрова, а проштрафившиеся солдаты вынуждены заниматься ремонтированием отхожего места? Виновата власть? Да, но какая бы она, эта власть, ни была, в казарме никогда не будет хорошо пахнуть, если люди не утруждают себя выходом на улицу, когда хочется «сходить до ветру».
Почему солдаты голодают? Да сколько бы еды ни присылалось, пока повара будут воровать, никогда солдату не достанется того пайка, какой планировался изначально. Вы простите мне нижеследующую обширную цитату, но доступнее, по-моему, никак не объяснишь причины этой беды. Итак, некий генерал прибыл в «Чертову яму», проверил соответствие питания солдат норме, остался недоволен, решил провести реформу... Все замечательно. Но солдатам от этого только хуже. «А уж в раздаточное окно сытые эти мордовороты бросали тазы с хлебовом,... будто снаряды в казенник орудия, норовя хоть немножко да расплескать бесценного продукта... Забушует дежурный,... а ему вежливо так, с улыбочкой - извольте пожаловать к контрольным весам. Взвешивают таз с харчем, двигая скользкий балансир по стальной полосе с цифрами, - всегда чика в чику! Подделали, конечно, весы-то, кирпич либо железяку споднизу подвесили, высказывается всеобщее сомнение, - уязвленный в самое свое честное сердце кухонный персонал предлагает обратиться представителям стола к контролеру, назначаемому ежедневно теперь на кухню из офицерского состава... Да разве правду найдешь, отстоишь в этакой крепко повязанной банде?.. Всем ясно, что ручки тазов специально оторваны кухонной ордой, чтобы жглось и лилось, чтобы не задерживались дежурные у раздаточного окна, не заглядывали в недра кухни, пытаясь узреть, чего там и как. Офицер же, дежуривший сегодня по пищеблоку номер один, конечно, подкупленный, с утра накормлен от пуза картошкой, кашей..., чаю с сахарком ему в стаканчике поднесли, сухариков на тарелочке. И что? Будет он после такого ублажения стоять за солдатскую правду? Проверять закладку? Раскладку? Весы?... Через неделю никто уж никакого недоверия кухне не выражал, с тазами к весам не бегал, роптали вояки в своем кругу, терпя и стойко смирясь с судьбой... Но самое главное изменение произошло в рационе питания строевого состава полка - отменена была чистка картошки...» И заключается все это горьким риторическим вопросом: «Да чем вы-то, внутренние-то кухонные враги, лучше фашистов?» - вот она, внутренняя война. Почти гражданская.
Руководство виновато, да? Повара те же солдаты, только имеют огромное преимущество – работают на кухне, у них и власть, негласная, неофициальная, - незаконная, в конце концов! Пишет же Астафьев: «...особенность нашего любимого крещеного народа: получив хоть на время власть..., остервенело глумиться над своим же братом, истязать его, - достигшая широкого размаха во время коллективизации, переселения и преследования крестьян, обретала все большую силу, набирала все большую практику, и ой каким потоком она еще разольется по стране, и ой что она с русским народом сделает, как исказит его нрав, остервенит его, прославленного за добродушие характера». Вот так-то. А говорят, власть... Безусловно, каким бы ангельским характером и чистейшими нравами не обладал человек, если ему по нескольку раз ежедневно повторять, что он именно потому и грешник, что не грешит вовсе, он поверит. Это хорошо видно в антиутопии Олдоса Хаксли «О дивный новый мир»: специальное, нужное власти мировосприятие навязывается населению с пеленок методом «заевшей пластинки». Несколько утрированная, но правда. Для одной стороны медали верно.
Однако в бедах русских виновато не только правительство; народ-то что, безмолвствует, бездействует?.. Вернемся к тому же Хаксли: есть люди - правда, их мало, - способные мыслить нестереотипно, относительно свободно, несмотря на то, с каким упорством пытается кто-то сломать это их умение и стремление самостоятельно думать. А в "Проклятых и убитых" нет положительных героев, нет этой независимой личности! У как-бы-центральных персонажей есть своя биография - у каждого, но она, если вдуматься, типична, или типологична, подставь другие имена - и обязательно узнаешь какой-нибудь типаж. Астафьев пытается создать полифонию голосов, а не получается, все на один лад говорят, и не отличишь этого голоса от того. Отказываются люди мыслить и действовать, ни от кого не завися. Кто - добровольно, а кого, как умника Васконяна, заставляют. Да ведь гибельно это!
И что, казалось бы, мешает "освободить сознание"? Лень? Мелкая корысть? Ой, грешно! Вот война эта и убьет всех проклятых, или ленивых. Или чересчур деятельных. Крайности всегда вредны. У каждого свои грешки: кто-то ничего не делает, иные же активно вредят. Очевидно же, что съесть борща больше, чем товарищи, приятнее и важнее спасения Родины. И до чего же просто претвориться больным, чтобы не идти на учения. Маленькие шалости, выливающиеся в итоге в катастрофу. Разруха, писал еще Булгаков, в головах... Не думал классик, что через несколько лет люди станут друг другу хуже волков, что уж там о собачьих сердцах-то речь вести...
И как тут не начнешь материться, говорил Астафьев. Отвечаю: сдержанность в выражениях еще никому не вредила. Мне тоже многое не нравится, но я же не переношу старательно надписи с заборов на бумагу. Поначалу у меня была мысль посчитать количество нецензурных слов и выражений в романе «Прокляты и убиты». Хотя бы в первой книге – «Чертова яма». Отказалась я от этой затеи быстро: во-первых, слов таковых оказалось слишком много, во-вторых, непростительно столько чести оказывать нецензурщине; в-третьих, очень рассчитывала на следующую часть романа – «Плацдарм», надеялась, брани поубавится. Куда там!..
Все еще не остывшая после беседы в библиотеке, я думала: ну вот, скажем, у Виктора Пелевина какое произведение ни возьми, почти везде найдешь мат и порнографию, да такие вычурные, надоедливые, необоснованные, что иногда несколько раз приходится подступаться к книге, чтоб все-таки ее «добить». Вроде бы мое время изображено, но ведь я-то так не живу и знакомые мои – тоже. Пелевин дублирует не жизнь, но то, что льется с телеэкранов, то, от чего уже тошно, то, что не есть реальность, но отчаянно (и, увы, почти успешно) пытается ей стать. С пелевинской «правдой жизни» мне спорить легко. Во всяком случае, со способом подачи этой самой правды.
А в военные годы меня еще не было. Тех людей я узнавала в лучшем случае через сорок пять лет после Великой Отечественной. Живущие сейчас, они испытали давление времени, их память несколько трансформировалась и далеко не всегда точно воспроизводит прошедшее. Насколько права я буду, упрекая Астафьева в субъективности и скандальности? А не упрекать не могу. Он - талантливый писатель, столько хороших книг о войне из-под его пера вышло, а тут вот так неловко попытался изобразить самую что ни на есть правдивую сторону войны через мат и описание отхожих мест. Слава Богу, обошелся без порнографии! А впрочем, несколько откровенных сцен в романе все же имеется... Так что это, дешевая популярность? Ведь из десяти читателей хорошо если только девять предпочтут чистому, приличному тексту что-нибудь похабное... Сейчас многие так пишут: не искусства ради, но чтобы прокормиться, - чего греха-то таить?
И снова пришлось, поразмыслив, менять свое мнение. Должна быть у Астафьева серьезная мотивация, чтобы так писать. Гласности, видимого отсутствия цензуры явно недостаточно. Какая ирония: цензуры давно нет, а «нецензурная лексика» по-прежнему жива.
Если воспринимать мат, как богохульство; если вспомнить о том, что несколько героев романа, в том числе весьма колоритная фигура Коля Рындин, – старообрядцы, молящиеся в казарме, несмотря на все запреты начальства; если посмотреть на мусульман, от голода начавших есть даже свинину; и еще несколько «если», - так вот, учтя все эти «если», к мату в романе я отношение несколько изменила. Разумеется, по-прежнему считаю, что без нецензурной лексики можно было обойтись, но признаю, что тут она не есть просто неспособность выражать свои мысли.
Первое, что приходит в голову: СССР – страна, забывшая Бога. «И на одной стихире... писано было, что все, кто сеет на земле смуту, войны и братоубийство, будут Богом прокляты и убиты» , - так говорит Коля Рындин.
Солдатики эти сеют смуту? Нет. Но они почти безропотно месят грязь своими сапогами, отказываются думать и бороться. С чем бороться-то? Действительно, с чем... Ни произвола, ни воровства, доходящего до грабежа временами, просто не существует.
А братоубийство? Один из самых эмоционально напряженных эпизодов романа связан именно с братоубийством. И с военным правосудием. Как получается интересно: дебошир, хам, ярый нарушитель негласных и четко прописанных норм Зеленцов ускользает буквально из-под носа у смерти (смута какая), оправдан, имеет право жить, а молодые солдатики, дети еще, два брата Снегиревы, ушедшие на 4 дня в самоволку, чтобы навестить мать и принести из дома своим товарищам еды, отданы под трибунал и расстреляны. Братоубийство... Для непонятливых (а может, считающих абсурдной идиому «все люди – братья») Астафьев "убивает" братьев-близнецов, чтобы уж никаких сомнений не оставалось в том, почему эта страна не то что забыта Богом, но проклята. И место-то как ведь называется – «Чертова яма»...
Я говорила в начале, что создается впечатление сопричастности событиям, остро чувствуются время и обстановка – военные. Читатель не просто переносится в то время благодаря подробности описаний. Астафьев проецирует минувшие события на сегодняшнюю жизнь. «...Землянки принадлежали... придуркам в чинах, без которых ни одно советское предприятие... никогда не обходилось и обойтись не может». Прошлое и настоящее тесно связаны. Писатель над временем, он, как над картой, склонился над полувеком, а посему - объективен. Астафьев неоднократно совершает маршброски из прошлого в настоящее, а то и в будущее. И ведь это несложно, на самом деле. Много ли изменилось с тех пор? Названия стали другими, а суть все та же, за долгие годы подгнившая. Почему мы не стали жить лучше после победы? Или с Перестройкой? Потому что все трансформации носят чисто внешний характер, как уборка перед прибытием начальства. А внутри все такое же. Если запчасти из Жигулей перенести под корпус Мерседеса, будет красивая машина, только далеко на ней уехать не получится. Менять надо самую суть. Астафьев ставит проблему; «обнажает пороки», что называется. Только решения все равно не предлагает. С натяжкой можно говорить об обращении к Богу. Или к вечности Природы: матершина, грязь, смрад, безнравственность – постоянный фон разворачивающегося действа, но есть где-то грань: какой-то перелесок, за который не пойдет солдат справлять нужду. Так значит, не все потеряно? Есть еще что-то святое для народа? У старообрядца Коли Рындина сердце кровью обливается, когда он обнаруживает бесплодное пшеничное поле. И пока полк, тот самый 21-й, пытается вернуть поле к жизни, у них, самих этих ребят, что-то налаживается, появляются радости, даже моменты счастья... Так, может, русских спасет Любовь к Родине, или просто любовь, но чистая, искренняя, та, что внутри человека, а не на словах? Ведь что слова? Тут они обесценены, сведены до ничтожности, перемешаны с бранью.
Мат у Астафьева так безыскусен и обилен, что вызывает естественное возмущение, негодование. Не специально ли автор пишет так, не провокация ли вся эта правдивая книга о войне? Раз не получается увещеваниями заставить читателя посмотреть на жизнь и ужаснуться, может, этакая вот резкость, неизбежно вызывающая отторжение, окажется действенной?..
Да и разве изменилось что-то с тех пор? В имеющемся у меня экземпляре книги есть приложении – комментарии самого Виктора Астафьева к роману. Автор говорит здесь, что ветераны приняли книгу на ура и очень довольны тем, что хоть кто-то осмелился осветить войну так. Вроде как справедливо все, соответствует действительности, таковой эти люди войну и помнят.
Но память имеет странное свойство: незаметно стирает одни события, моделирует другие, и никак уже не поймешь, что быль, а что – небыль. Живи ветераны в шикарных квартирах, имей они возможность ездить за границу хотя бы ежегодно, вряд ли стали бы с восторгом они принимать подобную литературу. Ведь тогда они шли сражаться за Родину, а сейчас эта Родина про них забыла. Именно теперь Родина очень похожа на себя, нарисованную в романе «Прокляты и убиты» десятилетие назад.
Ко времени пришелся роман Астафьева. И сейчас еще, в 2005, актуален. Вроде про давнюю войну, а на поверку оказывается, что и про нас нынешних всё. Грязно, кроваво, мерзко на душе было у меня, когда я перевернула последнюю страницу. Крепко задумалась я: а ведь, поди, без мата действительно не так отвратительно было бы... Так что же, нужен он? У Астафьева, пожалуй, нужен, ведь это средство, работающее в романе. Использован не для придания колоритности безликой писанине, но как теснейшая связь настоящего с прошлым, следствия (бед страны) с причиной (разрухой в голове), показатель безбожия, причем безбожия в широчайшем смысле: отсутствия веры во что бы то ни было и элементарных барьеров, рамок, за которые нельзя выходить безнаказанно. А кто выходит, будет проклят и убит, медленно и жестоко.
Какое время, такие книги. И наоборот. Но почему-то я верю, что, раз есть немало людей, недовольных жизнью в этой стране и пытающихся сказать об этом всеми мыслимыми и немыслимыми способами, шанс на спасение у России есть. Я говорю именно о России, а не о мире, ибо как можно понять всех людей, не разобравшись в себе? "Зри в корень", а у нас, тех, для кого русский язык родной, корень именно в русской земле.