Алехандра Писарник

       Ее родители переехали из Ровно в Аргентину, все остальные родственники – в Центральную Европу. В девять лет она узнала о смерти тетушек, братьев и сестер от рук нацистов. Дальше – бессонница, заикание, астма и диагностированный невроз. Врачи советовали вести дневник, она заполняла его стихами – вскоре были литературные премии, богемная жизнь в Париже и дружба с Кортасаром. Вот только от самоубийства Алехандру Писарник это не спасло.
        «Мама рассказывала нам о России с ее заснеженными лесами: “…а еще мы лепили из снега снежных баб и нахлобучивали на них шляпы, которые крали у прадедушки…” Я смотрела на нее в недоумении. Что такое снег? Почему баб надо лепить? И главное: что это за штука – “прадедушка”?» – это строки из записной книжки Алехандры Писарник, аргентинской поэтессы, прозаика и переводчика. Сама она родилась уже в Аргентине через два года после того, как сюда из Ровно переехали ее родители. Произведений Писарник, переведенных на русский язык, не так много по сравнению с объемом ее творчества, однако те, что есть, напоминают критикам позднего Осипа Мандельштама. Но если на последнего влияли обстоятельства внешние, то Алехандра Писарник была зависима от обстоятельств внутренних.
     Писарник не выносила собственного тела и его болезней, которые заглушала, как умела. Психоаналитик, консультировавший ее с 20-летнего возраста, всегда подчеркивал не физическое, а душевное происхождение ее болезней. И это душевное состояние ни она сама, ни другие никогда не связывали с ее еврейством. Возможно, связи и действительно нет. Только вот болезни, преимущественно нервозные, появились и начали прогрессировать с тех пор, как маленькая Алехандра, а тогда еще Флора, узнала, что большинство ее двоюродных сестер, улыбавшихся на множестве присланных из довоенной Европы фотографий, погибли от рук фашистов.

     Флора родилась 29 апреля 1936 года и была младшей дочерью еврейских выходцев из Ровно Эли Пожарника и Рейзл Бромкер. Фамилия Писарник была взята ими уже по прибытии в Аргентину, в 1934-м, так как родовую фамилию Пожарник никто из новых соседей произнести не мог. Семья была вполне обеспеченной, и отец, довольно быстро освоившийся на новом месте,  лишь увеличивал ее благосостояние.
     В числе статьи доходов была и продажа товаров из Европы, которые поставляли родственники, так что связь с ними держалась постоянно. Почти все они – и по отцовской, и по материнской линии – в скором времени погибли от рук нацистов. На время смерть стала главной темой в семье Писарник. Она же стала и самой частой гостьей в стихах, прозе, да и в самой жизни Алехандры.

О детстве помню разве что
слепящий страх
и руку, увлекающую
на другой берег. («Время»)

        Многие отмечали ее «зачарованность утраченным детством». Счастливому детству Флоры действительно постоянно мешало слабое здоровье: астма, бессонница и заикание, которые поочередно свалились на девочку. С возрастом к имевшимся недугам добавилось неприятие своей внешности, и Писарник начала принимать амфетамины. Сначала с их помощью она пыталась решить проблему бессонницы, но вскоре принимала их уже только ради эйфории. Уже к 18 годам у Писарник появились явные признаки психического расстройства и первые симптомы раздвоения личности, заставившие ее обратиться к психоаналитику. Тогда же она сменила имя, став Алехандрой. В 19 лет девушка выпустила свой первый поэтический сборник La tierra más ajena («Самая чужая земля»), пронизанный мотивом смертной тоски.
        Конечно, многое в ее биографии осталось за кадром. Вполне возможно, что само начало творчества – не что иное, как рекомендация врачей излагать свои мысли и ощущения на бумаге. А возможно, поэтическое слово было попыткой заменить слово реальное, не дающееся само собой из-за заикания и каждый раз вырываемое изо рта с болезненным трудом.
Ее подруга вспоминала: «Алехандра говорила буквально с другой стороны языка. Присутствовать при ее разговоре было все равно, что ехать в поезде, где каждый вагон движется со своей скоростью, окна непредсказуемо мигают, а скрытый и непонятный локомотив уносит тебя, как беззвучный ночной ураган. Гласные растягивались, пошатывались, а все вместе звучало как что-то непоправимо иноязычное».
       Говорят, что над столом, за которым она писала стихи, была прикреплена цитата из Антонена Арто: «Для начала стоило бы захотеть жить». И никогда не уверенная ни в чем, особенно в себе, Писарник всегда сначала подолгу писала пришедшие на ум поэтические строки на расположенную возле стола небольшую доску. Читала, перечитывала, стирала часть написанного, что-то меняла, вновь правила и только потом переносила несколько строчек в записную книжку.

Теперь мне понятна суть,
она вспыхивает в моих желаниях,
в моих невзгодах,
в размолвках,
в блужданиях,
в бредовых снах.
Теперь мне понятна суть,
Теперь – искать жизнь. («Только и всего»)

Правда, такой позитив, если можно так назвать этот выплеск эмоций, был для нее скорее исключением, потому что красной надписью ее дневника значилось совсем иное: «Самая большая тайна моей жизни: почему я не кончаю с собой».

         Как в случае и с первым сборником, отец помог ей выпустить и второй, он назывался «Последняя чистота». В 1958 году появился и третий сборник «Беспутные приключения». К этому времени она получила степень бакалавра, закончив факультет философии и журналистики университета в Буэнос-Айресе. Одновременно с основной программой она училась живописи и состояла в кругу аргентинских сюрреалистов.
         После университета на время отошедшие психические заболевания снова дали о себе знать. Алехандре пришлось пройти очередной курс лечения в психиатрической клинике, после чего она решила сменить обстановку и уехала в Париж. За проведенные в Париже четыре года она написала свой четвертый поэтический сборник «Древо Дианы». Кроме того, она изучала историю религий и современную французскую литературу в Сорбонне. Работая в журнале «Записные книжки», она брала интервью у Хорхе Луиса Борхеса и Хулио Кортасара. С последним позже крепко подружилась и переписывалась всю оставшуюся жизнь.
          Запись из ее записной книжки того времени: «Ну, словом, видишь-то себя девушкой; она идет куда-то вдаль, и горизонт ей улыбается. Волны набегают – или не набегают, – но плещутся так мелодично, так нежно. Даже страшно. Но, с одной стороны, крепкое тело, золотистая кожа, чистые голубые – ну ладно, зеленые – глаза, на лбу ни морщинки, а с другой или с третьей, сверху, снизу, не знаю, изнутри – вот-вот, изнутри! – просто нищенка, попрошайка, ночующая под мостом, прижав к груди старую облезлую куклу, вечно пьяная, потасканная, беззубая, изъеденная раком сифилитичка, и что с того, что на самом-то деле именно сегодня в отеле на краю бассейна под плотоядными взглядами многочисленных мачо ей дарована вся цветущая плодоносная Гишпания! Все равно ведь сифилитичка, нет, не в прямом смысле, не так, чтобы сломя голову мчаться к сифилитологу, но душевно, умственно изглоданная, искусанная – тебя, милочка, пожевал и выплюнул тигр: просто он был сыт, вот почему (так жить нельзя, а потому скорее, скорее самоубиться!). Обгрызенная, изношенная, израненная, неизлечимая – несмотря на эти твои голубенькие или, ладно, так уж и быть, зелененькие глазки.

Потрепана, изъедена,
Давным-давно на грани,
И никакого смысла за этим не видать.

Впрочем, может, самоубиться как-нибудь иначе? Вернуться в Буэнос-Айрес?»
         В 1965-м Писарник вернулась домой и, словно уверовав в себя после полученной вскоре Литературной премии Буэнос-Айреса, написала шесть сборников стихов в течение шести последующих лет. Но болезнь прогрессировала – раздвоение личности проявлялось во многих записях ее дневника, который был опубликован после ее смерти. В июне 1972 года Алехандра предприняла первую попытку самоубийства, но тогда ее успели спасти.

Я должна отбыть
никакой больше апатии под солнцем
никакой больше убывающей крови
не занимать больше очередь к смерти
Я должна отбыть
Вот и поспеши, странница! («Последняя чистота»)

        25 сентября 1972 года рядом никого не оказалось. Она приняла избыточную дозу одного из барбитуратов и скончалась в возрасте 36 лет. Стихи и проза Писарник переведены на многие языки и изданы в разных странах. Но лаконичней всех выразился о творчестве Писарник один из первых французских переводчиков ее текстов, перефразировав известную евангельскую фразу: «В начале была рана».